От всего сердца

Мальцев Елизар

Груня замерла, глядя в темный зев кузова, откуда медленно выплывали первые носилки. Чувство щемящей жалости, смешанное с непонятной боязнью, почти страхом, охватило ее. Она приподнялась на цыпочки, норовя увидеть лицо человека, и когда увидела его — восково-желтое, небритое, — чувство страха рассеялось, уступило место неизъяснимой нежности и благодарности к этому неизвестному бойцу, который пролил за нее кровь и мог бы остаться лежать там навсегда. Вместе с тем пришло чувство какой-то особой ответственности за его жизнь теперь. Все, все сделать для него, лишь бы

он выздоровел, все, чтобы его не мучила боль!

Раненых несли на широких полотняных носилках, они были закутаны в стеганые одеяла и даже на подушках лежали в шапках.

Комкая в руках полу халата, Груня с тоской и болью всматривалась в обескровленные лица и, оцепенев, ждала: вот сейчас, сейчас мелькнет перед ней родное лицо, и она, не выдержав, упадет на снег. А вдруг она не узнает его? Проплывали мимо одни носилки за другими. Иногда Груня угадывала под одеялом только половину человеческого тела, и губы ее белели.

— Родненькие вы мои, — беззвучно шептала она, — да как же это вас? Как же?..

У нее кружилась голова, она еле стояла на ногах, но терпела, боясь выказать свою слабость.

И дождалась. Боец на последних носилках приподнял стриженую голову, и его хмельные, блуждающие глаза остановились на ней.

— Это вы, Груня? — тихо спросил он и бессильно откинулся на подушку.

Груня вздрогнула. В первое мгновение ей почудилось, что это Родион: и лицо и голос, от которого зашлось сердце.

Она вскрикнула, бросилась к носилкам, но чьи-то сильные руки схватили ее за плечи, удержали, и она пришла в себя. Груня пошла радом с носилками, мучительно вглядываясь в совсем чужое для нее лицо с плотно закрытыми глазами. Вот он открыл их, и Груня тихо сказала:

— Я что-то не припомню вас…

Бледные губы бойца расклеила слабая, болезненная улыбка:

— А я вам призы в саду раздавал… Ракитин — мая фамилия…

И хотя Груня совсем ничего не помнила, — ведь в тот вечер в ее жизнь порвался Родион, — она наклонилась к подушке и зашептала:

— Помню, все помню!.. Просто я не узнала вас, как же… похудели вы. Полежите в родном доме и поправитесь и станете на себя похожи… Выздоравливайте поскорее!

Совсем не думая, зачем она это делает, безотчетная жалость и нежность руководили этим движением, Груня вдруг «прикоснулась губами к его щеке, потом выпрямилась и быстро пошла назад по коридору. А когда обернулась, увидела озаренное улыбкой лицо Ракитина.

Она вышла на опустевший двор, и морозный воздух охватил се щеки. Залитый солнцем сугроб по ту сторону ограды вспыхивал синими, красными и золотыми искрами.

Груня стояла, оцепенев, щеки ее пылали, тревожно и тяжело билось сердце. Вся будничная, изо дня в день одна и та же работа на ферме показалась ей в эту минуту незначительной и ненужной по сравнению с тем, что делали остальные люди там, на войне.

— Грунь, о чем ты?

Она медленно обернулась:

— Да так…

Темнобровое лицо Варвары было задумчиво-строгим, и только глаза выдавали волнение.

— Военком меня спрашивал… зайти наказывал. — Она крутила черную блестящую пуговицу на плисовой

своей жакетке. — Боюсь я что-то… Мутит меня… Недоброе чует сердце…

— Не тревожь себя зря. Мало ли зачем ты ему понадобилась? — Груня обняла Варвару и доверчиво прижалась к ней. — Пойдем, может, и я что про своего узнаю… Только давай халаты сдадим.

Они дошли до военкомата. Высокий худощавый человек в зеленом френче поднялся из-за стола навстречу. Серые его глаза под густыми белесыми ресницами были измучены бессонницей. Ему, видимо; хотелось поговорить с Варварой наедине, но она цепко держалась за руку подруги, и он раздумал.

— Вы что ж, из одного колхоза?

— Она в нашу деревню замуж вышла, за Васильцова Родиона, — сказала Варвара, не спуская пристального взгляда с военкома.

— Родион Терентьевич? — Военком прищурился, и когда смущенная Груня качнула головой, нахмурился а медленно провел ладонью по глазам.

— Так, — после молчания сказал военком. — Тогда вы обе мне нужны… Присаживайтесь…

«Зачем? — подумала Груня. — Может, в госпитале хочет оставить?»

Военком устало опустился на стул, раскрыл прозрачный целлулоидный портсигар, постучал о крышку папиросой, долго мял ее в пальцах, потом поднял глаза на Варвару:

— Начнем с вас, что ли… Не можете ли вы нам сказать, где находится сейчас ваш муж, Силантий Алексеевич Жудов?

Варвара рывком отшатнулась от стола, точно ее собирались ударить, затем придвинулась, испытующе глядя в настороженное, недоверчивое лицо военкома.

— Как где? На фронте! — словно опомнясь, крикнула она. — А я хотела у нас спросить: четыре месяца как ушел, и ни слуху, ни весточки…

Военком выдержал лихорадочный взгляд женщины.

— Если мы будем друг с другом в прятки играть, тогда у нас с вами душевного разговора не получится. — Он глубоко заткнулся, выпустил дым и внимательно вгляделся в грубовато-красивое; лицо женщины, с властными губами и крутым подбородком. — Нам известно пока только одно: ваш муж дезертировал с фронта!..

Щеки Варвары побелила известковая бледность.

— Что вы сказали? — осипшим голосом спросила она.

— Ваш муж дезертировал с фронта…

— Значит… он? — Варвара приподнялась, ничего не видя, кроме пытливых, по-прежнему стерегущих каждое ее движение глаз.

— Значит, он изменник, — медленно проговорил военком.

Варвару будто кто хлестал наотмашь по щекам, она стояла, багровея в лице и задыхаясь.

— Да что же это такое? — мучительно охнула она и, спотыкаясь, пошла к двери.

Груня сидела на диване, как прикованная, с испугом следя за Варварой. Вот она ухватилась за ручку двери, повисла на ней и, точно собрав последние силы, вдруг обернулась, лицо ее было окаменевшее.

Военком, лязгнув стеклянной пробкой графина, наливал в стакан воду. В глазах его Груня уже не замечала недавнего недоверия.

Варвара жадно, в два глотка, выпила полный стакан воды.

— Вот… — тяжело, точно поднявшись на крутую гору, проговорила она. — Хоть бы о детях подумал. А мне сейчас — головой б прорубь!..