От всего сердца

Мальцев Елизар

— Работайте, как работали, — военком говорил уже привычно спокойно, и глаза его снова казались измученными бессонницей. — А дети за отца не ответчики!..

— Не удавится — так явится! — зло выдавила Варвара. — Черт поиграет да отдаст. — Стоя уже на пороге, она оглянулась па Груню: — Я тебя на улице обожду, — и прикрыла за собой дверь.

Но на улице силы покинули Варвару. Она еле дошла до коновязи, прижалась грудью к обгрызенной перекладине, хотела заплакать и не могла: будто кто сдавил ее горло и не отпускал.

Услышав тяжелый скрип снега, Варвара обернулась.

По двору,

как слепая, шла Груня.

«Что это с ней? — подумала Варвара, и, как ни велико было ее собственное горе, чужое смятение тронуло ее. — Уже не сманил ли Жудов и Родиона?»

В лице Груни не было ни кровинки.

— Что он тебе сказал?

Груня остановилась и посмотрела на Варвару неподвижными, бессмысленными глазами.

— Что с тобой? Ты как не живая…

— Что? — глухо спросила Груня, не спуская с Варвары замороженных глаз, и вдруг разжала губы, крупная слеза медленно сползла по ее щеке. — Со мной ничего… Пойдем, пойдем скорее! — забормотала ока, тоскливо и растерянно глядя в недоуменное лицо женщины. — Где наши?

— Как где? В госпитале… Да что с тобой? Неладное что узнала?

Груня замотала головой:

— Нет! Нет! Занедужилось просто… Пойдем!.. Ну, пойдем же!

«Что-то не то, — подумала Варвара. — Если бы сбежал, она бы не молчала. Разве такое скроешь от людей?»

У ворот госпиталя Груня подождала, пока Варвара ходила за доярками. Она решала, что ничего не скажет людям, точно боялась, что и сама тогда поверит в случившееся.

Бумажка, извещавшая о смерти Родиона, спрятанная на груди, жгла ее. И хотя все было ясно, Груня не хотела, не могла верить.

— Неправда!.. Неправда это! — громко, словно убеждая себя, твердо сказала она и оглянулась по сторонам.

К воротам шли доярки. Груня со страхом подумала о том, что, увидев их, она может заплакать. Уйти бы одной, чтобы ни с кем не разговаривать, никого не слышать!

Только не плакать, не плакать. Она сжала губы и насильно улыбнулась Фросе.

— Ты чего, захворала? — девушка коснулась прохладной ладонью ее лба.

— Нет, все уже прошло, — очень тихо сказала Груня. — Ну, как там, в госпитале?

— Просили навещать подшефную палату. — Фрося взяла ее под руку. — В районе начали подарки на фронт собирать. И нам бы неплохо, а?

«Какие подарки? О чем это она?» — Груня смотрела на яркие губы девушки и болезненно морщилась.

— Обязательно, обязательно, девчата! — заговорила Иринка. — Кисетов понашьем, свяжем чего… Надо на комсомольском собрании вопрос поставить и решить… Я Грише носки шерстяные свяжу…

— Свяжешь Грише, а пошлют Мише. — Кланя усмехнулась. — Чудная ты, Ирка! Ведь подарки вагонами на фронт отправляют, и там уж кому что достанется… Может, твоему зубная щетка попадет!..

— Да ну тебя! — Иринка отмахнулась. — Сроду помечтать не дашь, наговоришь всякой ерунды!..

— И ничего не ерунды! — с жаром оправдывалась Клан». — Что мечтать без толку! Поставь себе цель и иди к ней. Бот я решила на курсы — и через неделю на первое занятие, пожалуйста… При госпитале открываются.

— Я тоже на курсы пойду, — вздохнув, сказала Иринка. — Отчаянная ты — зря пропадешь с тобой!

Дорога уползала в белые тихие поля.

Блестели натертые полозьями колеи.

Груня шла, как в полусне, чувствуя крепкую руку Фроси.

— Начала я поправлять раненому полушку, а он говорит: «Сядь», — голос Фроси доносился до Груни точно издалека. — Села я, а самой жалко его и даже боязно чего-то… Взял он руку мою, погладил. Пальцы желтые, тонкие, кажется, все сквозь видно… Гладил, гладил, а потом спрашивает; «Замужем вы?» У меня язык присох к горлу — сижу, как дура, и молчу. Кое-как отважилась и говорю: нет, мол. Был один случай да весь вышел. А зачем вам? Молчал он долго, видно, тяжело ему говорить, а потом отвечает: «Это я вам на тот случай хотел присоветовать, что если у вас муж там, не жалейте для него ласковых слов, пишите чаше. Для бойца покойная душа — это все. Тогда и воюет он лучше и смерть ему ее так страшна. Со мной, может, потому так и случилось, что трое ребят у меня и ничего мне про них неизвестно». Говорит, а у самого в глазах слезы. Я ему: не надо, мол, найдете всех, не тревожьте сердца. «У меня, — говорит, — мало на то веры, потому что они под немцем остались… Стоят мои кровные перед глазами и молят: «Спаси, тятя, вызволи!» И мне не то страшно, что ноги оторвало, а то, что уже я помочь не смогу!» Кое-как его успокоила…

Они свернули в бор. Солнце повисло в морозном тумане, как паук в голубых тенетах. Синие столбы теней лежали на снегу.

— Ой, девоньки, тяжко мне что-то, — сказала вдруг молчаливо шагавшая Варвара и опустилась прямо на снег, и, когда все окружили ее, она тихо досказала: — Водки бы хоть выпить, что ли…

Глаза ее пылали сухим огнем, а всем казалось, что она плачет — так много было в ее голосе безысходной тоски и боли.

— Да что с вами сегодня? — сердито крикнула Фрося. — Совсем расклеились!..

— Молчи, девка, молчи! — стонала, тряся головой, Варвара. — Ничего ты не знаешь!.. Не подкатывало к тебе такое, и не дай бог… Сегодня меня, кажись, на всю жизнь к земле пригнуло… — Словно давясь словами, она рассказала о встрече с военкомом и, заглядывая в посуровевшие девичьи лица, хватала разгоряченными руками снег, сжимая его в ледяные комки. — Ну, что мне делать, девки? Скажите… Руки на себя наложить? Детишек жалко: куда они без меня… А срамную голову носить сил не хватит…

С минуту длилось давившее всех молчание.

— Ты вот что, Варвара, — неожиданно сказала Фрося, и в голосе ее прозвучала незнакомая всем властность; девушка взяла женщину подмышки и рывком поставила на ноги. — Не хнычь! Работать будешь — не пропадешь!..

— Работать будешь — не пропадешь, — шепотом, почти одним движением губ повторила Груня.

— Одной работой такую рану не залечишь, она все время кровянить будет, — тихо возразила Варвара.

— У каждого сейчас своя болячка имеется! — громко сказала Иринка. Все поглядели на нее и невольно удивились: показалось, будто перед ними не смешливая, озорная и лукавая девушка, а грозно сдвинувший брови ее отец. — Если каждый день эту болячку трогать будешь, так за ней и белого света не увидишь! Разве я могу сейчас только о себе думать, когда братья мои головы сложили, когда тятя ушел воевать, когда Гриша…