От всего сердца
Шрифт:
— Давайте, товарищи, поближе. — Новопашин весело огляделся. — Дело у меня есть к вам…
Переглядываясь, улыбаясь, люди тесно сгрудились возле него.
Присев на ступеньку лесенки, Новопашин достал из кармана маленькую черную трубочку, неторопливо набил ее табаком, чиркнул спичку. Оранжевый лепесток пламени на миг осветил его уже не молодое, с крупными чертами лицо, светлый, лежавший на матово-смуглом лбу кудерь.
— Что на фронте слыхать, Алексей Сергеевич? — спросил чей-то молодой, нетерпеливый голос.
— А вы разве газет не читаете?
— Читать-то
Новопашин улыбнулся. Людям всегда почему-то казалось, что он должен знать больше того, о чем сообщают в печати и по радио.
— На фронтах, товарищи, временно погода стоит неважная, не в нашу пользу. — Он сделал глубокую затяжку, выдохнул дым. — Но мы с вами будем менять погоду в свою пользу, на то мы — советские люди!
Попыхивала трубочка, плыл над головами голубой дымок.
— А дело к вам, товарищи, серьезное, — голос Навопашина звучал глухо и тревожно. — Во многих колхозах нашего района на открытых токах скопилась большая масса зерна: не хватило ни лошадей, ни машин, чтобы вывезти все вовремя… Сушилок очень мало, до войны обходились без них… Ну и, короче говоря, я к вам с большой просьбой: надо помочь соседям спасти хлеб!..
— А я думал, вы нам собираетесь помочь, Алексей Сергеевич, — после некоторого молчания недовольно проговорил Краснопёров и собрал на глыбастом лбу крупные морщины. — Чем же мы им поможем? У нас ведь тоже силы поубавилось. Сами задыхаемся.
— Не прибедняйся, Кузьма Данилыч! — услышала Груня густой, напористый голос свекра Терентия. — Что мы хуже людей, что ли?
— Чужую беду понимать надо! — поддержал кто-то.
— Не на острове живем, а в одном государстве.
— Свой элеватор имеем!
— Чего там, не погибать же хлебу!..
Вслушиваясь в одобрительный, сдержанный гул голосов, Новопашин вглядывался в обветренные, еще не утратившие страдного загара, здоровые, открытые лица мужчин и женщин, и словно теплая, ласковая волна омывала его сердце.
Когда шум сошел на убыль, Новопашин осторожно выколотил о голенище сапога трубочку и тихо спросил:
— Значит, можно надеяться на вас, товарищи?
— Можно! — громко за всех ответила Груня и даже чуть рванулась вперед.
Новопашин оглянулся, радостно закивал ей. Окруженный всеми, он прошел к машине. Его ждали в сельсоветах, в колхозах, МТС, на автобазе, в приемных пунктах, в лабораториях, на токах… Он не спал по двое суток, торопился везде поспеть и к вечеру, когда собирался домой, шагал к машине, уже почти засыпая на ходу.
Вот и сейчас, едва захлопнулась дверца и «газик» стал набирать скорость, цепкие руки сна бросили Новопашина на пружинное сиденье, и он мгновенно заснул.
Но и во сне дела и люди не покидали Новопашина. Он поднимался на мостики комбайнов — золотое половодье затапливало степь; вышагивал по темной утрамбованной «ладони» тока; бросал в черный зев молотилки разрыхленные снопы; распекал нерадивого председателя за то, что тот пытался сдать зерно повышенной влажности; беседовал с бригадирами, звеньевыми, и таяли высокие скирды, вырастали холмы пшеницы, отлипающие тусклой бронзой,
Машину встряхнуло на ухабе, и стоило Новопашину расклеить веки и прогнать одуряющую тяжесть сна, как снова начала шевелиться в груди холодная змейка тревоги: «Неужели так хорошо начавшуюся сдачу хлеба испортит непогода?»
Не переставая, бубнил дождь, мягко вздыхала под шинами жирная грязь.
— Далеко еще. Катя, до МТС? — спросил он у шофера.
— Спите. Приедем — разбужу.
«А когда она спит? — подумал Новопашин. — Ведь второй месяц почти не вылезает из машины». Он отвалился в угол и оттуда посмотрел на усталое скуластенькое лицо девушки, на ее загорелые руки, уверенно лежавшие на баранке руля.
В потоке света неожиданно возник верховой. Новопашин положил руку на плечо Кати, и она остановила машину.
— Нарочный? Откуда?
— Из «Горного партизана», товарищ секретарь, — голос был молодой, полный радостного удивления.
— Ну, а чем порадуете?
— Подчистую, товарищ секретарь!
— То есть как?.. Неужели полные сто процентов? — Новопашин высунулся из машины.
— Как в аптеке! — выпалил верховой, и Новопашин рассмеялся, вспомнив, что это любимая присказка их председателя.
Ему захотелось пожать пареньку руку, сказать что-нибудь ласковое.
— Как вас зовут?
— А, не надо, — смущенно ответил нарочный, — я тут ни при чем. Вот у нас председатель — это да!.. А зовут меня Николаем, только вам не понадобится.
Новопашин улыбнулся. В лицо ему кропил теплый мелкий дождь.
— Ну, спасибо, Николай. Передавай привет горнопартизанцам!
Опять распахивалась перед машиной темень, антрацитово блестела облитая светом грязь, и скоро в рыхлой тьме засверкали огни МТС.
Домой Новопашин вернулся глубокой ночью. Он стянул у порога грязные сапоги и в одних носках прошел в столовую.
— Наконец-то ты, Леша! — раздался из спальни тихий голос жены, и Алексей Сергеевич понял, что, поджидая его, она не спала и сейчас, успокоенная, уснет.
— Спи, спи… я сам…
Он немного постоял в детской, прислушался к сонному дыханию детей, потом прошел в столовую. На столе было все приготовлено для ужина.
Новопашин выкурил трубочку, прилег на диване, хотел вспомнить, что волновало его в дороге, и не смог: сон сковал его. И уже не слышал, как резко и требовательно зазвонил телефон.
Звонок разбудил шестилетнюю Олю. Она залезла на стул, сняла трубку и сказала:
— Я слушаю…
— Мне Алексея Сергеевича, — нетерпеливо попросил кто-то строгим, густым басом. — Дома он?
— Нет, он спит, — сказала Оля и поглядела в сторону дивана. — Он приехал и теперь спит. — Девочка не сдержалась и сладко зевнула.
— А кто со мной говорит?
— С вами говорит Оля. — Девочка подождала немного и спросила: — А вы насчет хлеба звоните?
— Да, да, насчет хлеба, — сказал сердитый дяденька и захохотал охающе, шумно, и даже не поймешь, всхлипывает или смеется.