От всего сердца
Шрифт:
— Насовсем-насовсем? — мальчик прищурился.
— Ну конечно…
— А папа? — В лице Павлика появилась недетская настороженность. — А когда папа приедет, ты его тоже к себе возьмешь?
— Возьму.
— Ну, тогда я хочу, — мальчик облегченно вздохнул и схватил Груню за руку. — Айда! Только постой, я кнут заберу!
А за селом он еще долго оглядывался на большой белый дом в саду. Дорога круто легла в гору, и Груня спросила:
— Устал, Павлик?
— Нет, я сильный! Во, пощупай! — согнув в локте руку, он дотронулся до небольшой
Груня ласково усмехнулась: все ей нравилось в мальчугане — и его наивная лихость, и живые, пытливые глаза, и нежная вдавлинка на подбородке.
В лесу, как в прозрачном аквариуме, золотыми рыбками лежали прошлогодние листья. Павлик убегал вперед, прятался за кусты и, подкараулив, яростно наскакивал на Груню:
— Сдавайся, тетя! Я беру тебя в плен!
— Бери, бери! — Груня смеялась. — Смотри не устань!
— И не подумаю даже уставать. Жарко только! — Мальчик поглядел на серую холстину дороги, тянувшуюся с бугра на бугор. — А далеко еще? Вот туда дойдем, где березка, и там уже будет видать?
— Нет, Павлик, полезай-ка лучше ко мне на горбушку, отдохни. А потом опять пойдешь сам…
Она присела у бугорка, Павлик забрался ей на спину и обхватил руками шею. Мальчик был тяжелый, но ей казалось, что она сможет идти так до самой деревни. Скоро руки Павлика ослабли, он ткнулся носом в ее затылок и тепло задышал.
Глубокая нежность к отяжелевшему вдруг на спине ребенку охватила Груню, и чувство неизъяснимой радости наполнило все ее существо.
Она шла и улыбалась, осторожно ступая по земле, боясь споткнуться и разбудить малыша, потом тихонько переложила мальчика на руки и так, изредка присаживаясь и отдыхая, к полудню вышла па взгорье.
Далеко внизу, на широкой ладони распадка, лежала ее деревня.
Груня спустилась с горы и вошла в улицу. Ослепляя, брызнуло из окон солнце. Она шла вдоль заборов, стараясь прикрыть мальчика короткой тенью.
Навстречу из переулка вышла, поскрипывая ведрами на коромысле, Фрося в белой кофточке и темной юбке.
— Груня, погоди чуток, я зачерпну воды…
У колодца, сгоняв в гулкую пустоту бадью, она приняла на плечи коромысло с полными ведрами и, посмеиваясь, сверкая зубами, перешла впереди Груни дорогу.
— Чтоб счастье ему всегда светило, правда? — тихо сказала она, и в голосе ее послышалась Груне затаенная нежность. — Даве мне Маланья про все сказала… Приберусь, выкупаю детишек и, может, приду.
Она нагнулась над спящим мальчиком, любуясь:
— Ишь, богатырь какой!..
Тропинка увела Фросю к новой, с резными наличинками избе, в окна которой стучали ладошками ребятишки.
«Трое не своих, и то ничего», — подумала Груня.
До самого дома провожали ее любопытные взгляды из окон. Шедший навстречу старик снял картуз, и она молча кивнула ему.
У крылечка Груню поджидала Маланья. Взглянув в разрумянившееся лицо мальчика, она перекрестила его, шепча что-то про себя, и, открывая дверь в избу, вздохнула:
— Как две капли воды — маленький
Едва голова Павлика коснулась подушки, как он открыл глаза и с минуту растерянно осматривал всех — строгое, бородатое лицо Терентия, спокойно улыбчивую Маланью, озорно подмигивающего Зорьку — и, лишь отыскав Груню, несмело спросил;
— Это твой дедушка? А бабушка тоже наша? А зачем вон тот мигает?
— Все наши, паря, все свои, — процеживая сквозь пальцы светлый ковыль бороды, пробасил Терентий. — Домой пришел, известно, вся семья родная…
Не успел мальчик оглядеться, как в избу набились ребятишки, подошли соседки, приплелся, опираясь на суковатую палку, глуховатый дед Харитон. Он поздоровался со всеми, порылся в карманах и, вытащив завернутый в чистую тряпицу кусок сахару, поманил Павлика темным, корявым пальцем. Мальчик оглянулся на Груню, та кивнула ему, и он принял подарок.
— Спасибо, дедушка.
— Ась? — старик приложил согнутую ладонь к волосатому уху. — Чего баишь?
— Спасибо, дедушка! — краснея, крикнул Павлик.
— А-а, расти большой! — Харитон шагнул к Терентию, натужно засипел: — В наше-то время, сват, от своих не знали как избавиться, а тут…
— Чего хорошего бы вспомнил, а старое, что ж, оно сплыло. — Терентий дернул деда за рукав, с опаской поглядев на мальчика.
— Да, ноне жизнь не шагом идет, а рысью, — пристраиваясь на лавку, мигал странно белыми, будто выцветшими глазами Харитон. — Ефросинья-то наша послала в школу внучонка меньшого — востро парень учится. Вслух зачнет читать крепко, с понятием, не иначе именитое жалованье будет получать. Стыдобушка берет разговаривать с ним… Ну что я, пень с глазами, дымлюсь с утра до вечера, а толку никакого…
Надев за печкой нарядную розовую кофту, Груня проворно ходила по избе, приглашая гостей в передний угол, расставляла на столе чашки, стаканы, до слез в глазах раздувала самовар, пока он не запел.
«Гостей учуял, — подумала она, — Ишь, распелся на всю избу, ровно праздник сегодня!»
Она посматривала на Павлика, которого обступили ребятишки, и боялась одного: как бы кто из женщин не начал жалеть мальчика или случайной обмолвкой не потревожил того душевного мира, который он сразу обрел в семье.
Когда на пороге избы показались Иринка и Кланя а новеньких серых шинелях, с лихо посаженными на стриженых головах зелеными пилотками, Груня вскочила.
— Девчата, родненькие! — удивленно вскрикнула она. — Куда это вы?
— На фронт, командир, на фронт! — радостно ответила Кланя. — Дождались-таки своего часу!
Груня схватила подружек за руки, потом обняла за плечи, и они так постояли втроем в обнимку посредине избы.
— Когда же вы успели?
— Долго ли нам? — Иринка задорно и горделиво вскинула голову. — Пока ты ездила за удобрением, нам с Кланькой повестки прислали. Мы сразу в район, обрядились во все новенькое и вчера ночью домой явились — попрощаться. Тебя сегодня с утра ждем…