От всего сердца
Шрифт:
Посмеиваясь, девушки подхватили старика под руки и пошли серединой улицы.
Груня постояла за воротами, глядя в наполненную сумерками даль, и побежала в избу.
Непривычная робость сковывала ее. Она нерешительно распахнула створки дверей и, чуть подавшись назад, прикрыла их спиной.
Родион стоял у этажерки, перелистывая книгу. Услышав скрип двери, он круто обернулся. Лицо его сняло.
— Где ты так долго? — улыбаясь, спросил он.
— А что, уже соскучился?
Она не могла перевести дыхание, так сильно колотилось сердце.
— Я
— Грунь, это ты читаешь «Основы земледелия» Внльямса?
— Ну, а то кто же?
— И звено свое по-прежнему ведешь?
— Веду.
— И хату-лабораторию?
Она кивнула. Глаза Родиона излучали свет, мягкий, радостный. Этот ласковый свет словно обволакивал сердце. Родион бережно прислонил Грунину голову к груди, нашел губами ее губы, и Груне показалось, что она куда-то падает, падает…
— Ишь, ты какая у меня! — точно выпив освежающий глоток воды, с легким вздохом проговорил Родион.
— Что, не по нраву?
— Я хочу сказать; лучше мне никого не надо!
Она глядела на мужа с тихим обожанием, каждое слово Родиона звучало для нее музыкой, душа ее, словно иссохшая земля, просила благодатного, долгожданного ливня ласки и могла пить его без конца. Глаза Родиона потемнели от нежности, горели румянцем щеки. Каким все было памятным и родным на этом обветренном скуластом лице: и серые, широко посаженные глаза, и черный, точно просмоленный чуб над матово-светлым лбом, и нежная ямочка на подбородке.
— Знаешь что, Родя, — тихо начала Груня и, потупив голову, стала крутить металлическую пуговицу на его гимнастерке, — спрячь ты куда-нибудь подальше этот портсигар, а?
— Ладно, — усмехаясь, сказал Родион, узнавая в Груне прежнюю застенчивую девушку и радуясь ее чистоте и нетронутости. — Если хочешь, можешь его совсем выбросить, мне не жалко. — Он бережно, словно маленькую девочку, погладил ее по каштановой косе. — Только отпусти мою пуговицу, а то вывернешь ее с корнем…
Груня тихо рассмеялась и снова прислонилась щекой к груди Родиона, будто хотела послушать, как стучит его сердце.
За окном поскрипывала на весеннем ветру береза, застенчиво поглядывал сквозь ее голые ветки молодой месяц.
— Неужели ты вернулся, Родя?
— У меня тоже все изныло, пока дождался своей очереди, — зашептал Родион. — Хоть бы, думаю, одним глазом взглянуть: как она там?.. Ну, ничего, теперь мы заживем. — Он помолчал и неожиданно поинтересовался: — В газетах о тебе пишут?
— О нашем звене? Сколько раз писали… А что?
Родион загадочно улыбнулся:
— Мне, наверно, до тебя не дотянуться, высоко ты поднялась…
— Что ты, Родя! — Груня легко отстранилась от Родиона и пытливо взглянула на него: шутит он или говорит всерьез. — Это ты далеко от меня шагнул!.. В разных странах побывал, насмотрелся всего!.. А наше дело известно: полюби его только — и оно само в руки пойдет!.. А если чего непонятно, книжек вон сколько
— Да-а, ты сейчас пойдешь в гору, — протянул Родион, и снова губы его потревожила загадочная улыбка.
Он присел на корточки перед чемоданом, порылся там и достал газету.
— Вот на станции достал… Еле выпросил у одного колхозника…
— А что это?
— Указ о присвоении Героя Труда за высокие урожаи. Читала?
— По радио вчера передавали, а в газете еще не видела. — Груня присела на диванчик и развернула на коленях хрустящий лист. — У нас вчера митинг был по этому случаю…
Пока Груня читала, Родион ждал, то присаживаясь на краешек дивана, а заглядывая в газету, то вновь вставая и порывисто расхаживая по горенке.
— Раз такое дело, я тоже решил хлеборобом заделаться. — Он помедлил, как бы проверяя впечатление, которое произвели его слова, и добавил с мягкой усмешкой: — Как ты думаешь, сумею я повести звено? На фронте я однажды батальон водил!
— Сумеешь, конечно, сумеешь! — обрадованно подхватила Груня.
Восхищенная, она смотрела па Родиона. Разве могла она мечтать о чем-нибудь лучшем: работать с ним в одной бригаде, часто видеться, помогать друг другу, сидеть в свободные часы над одной книжкой!
— А через годик вот на этом месте, — Родион постучал кулаком по груди, и медали звякнули в ответ, — мы повесим с тобой по золотой звездочке! — Он остановился около высокого трюмо и щурился в голубоватую, льдистую его глубину. — Ради этой звездочки я ничего не пожалею!
Груня смотрела на мужа с удивлением. Она сама еще хорошо не понимала, что ей не понравилось в словах Родиона, но душа ее воспротивилась той скрытой похвальбе и заносчивости, которые прозвучали в его голосе.
Почувствовав ее настороженность, он оторвался от зеркала:
— Ты чего нахмурилась? Не хочешь со мной своей славой делиться?
Если бы это говорил не Родион, а кто-либо другой, она смолчала бы, но сейчас ей стало как-то не по себе.
— Или я не поняла тебя, — сдержанно и тихо проговорила она, — или… Но разве в том счастье, чтобы ради награды жить и работать? Я всю войну ни о какой награде не думала: работала, сил не жалея… И ты ведь там тоже себя не жалел…
— Чудная ты! — Родион рассмеялся. — Ведь нынче, небось, самолюбие у всех заиграет!.. Каждому захочется выделиться и стать у всех на виду! Ты, может, скажешь, что ты и теперь о награде думать не будешь?
— Нет, зачем. — Груня покраснела.
Хотя Родион как будто говорил обо всем правильно, ей все труднее было понять, что же ее раздражало.
— Ведь это так много — получить звание Героя Труда… Да если, к примеру, кто-нибудь из нас получит, то ведь это не только один человек награду получит, а все звено, весь колхоз… Разве бы один он без всех людей сделал что-нибудь? — Она встала я, прижимая руки к груди, опаляемая внутренним жаром, говорила, уже не сдерживая себя: — Это все равно как красное переходящее знамя, что у нас в правлении висит, вот так!..