От всего сердца
Шрифт:
— Да как же это вы так быстро!.. — бормотала Груня; недавняя радость мешалась в ней с внезапно прихлынувшей печалью. — Тяжело мне без вас будет…
— А ты разве будешь одна? — картаво затараторила Иринка и погрозила пальцем. — Знаем мы тебя! Завтра же нам замену найдешь и в новое дело втравишься — такой уж у тебя характер!..
— Да, наверно, сидеть сложа руки не придется, — задумчиво согласилась Груня.
— А ты не кисни! — с грубоватой откровенностью заявила Кланя и вытащила из-за обшлага шинели письмо —
Взглянув на конверт со штампом «Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина», Груня поняла, от кого это, и, прижав письмо к груди, долго держала, прежде чем распечатать. Чувство несказанной благодарности к большому ученому, который нашел время и быстро ответил ей, простой девушке из глухой алтайской деревни, горячей волной омыло ее сердце.
— Читай вслух, — попросила Иринка, — это нас всех касается!..
От волнения голос у Груни прерывался, она читала, поглядывая то на подружек, то на притихшую Маланью, то на беспокойного Павлика. Радостная улыбка теплилась па ее губах.
Ученый благодарил Груню и ее звено за работу, за письмо и подробно объяснил, почему ее постигла такая неудача с первым посевом по стерне. Она напрасно производила перед посевом двукратное дискование жнивья. Тракторная дисковая сеялка и без предпосевного дискования достаточно глубоко заделывает семена. Ее посев по стерне погиб потому, что почва на участке была сильно разрыхлена дискованием. Ученый советовал Груне собрать все колоски с ее участка и высеять их осенью на опытной делянке. Было бы неплохо, если бы вместе с озимой пшеницей они посеяли по стерне и часть яровой; через три-четыре поколения она должна превратиться в наследственную озимую с высокой зимоустойчивостью.
Лысенко просил Груню не терять с ним связи, писать о всех затруднениях, обещал прислать новые книги по агротехнике и заключал свое письмо одним словом: «Работайте!»
— Видишь, где уже про нас знают! — удивленно в тихо проговорила Иринка, и светлые брови ее сурово насупились. — Если бы не эта проклятущая война, то ли было бы еще!..
— Ты смотри, командир, не хандри, — сказала Кланя, — и не забудь: мы на время из твоего звена уходим. Кончим воевать — и снова под твою команду, идет?
— Ладно! — Груня кивнула головой и вздохнула.
— И не вздумай отступать, слышь? Твоя дорога верная!
— Что вы, девчата!.. — словно оправдываясь, заговорила Груня. — Я нынче два звена сколочу… и посею по стерне еще больше!.. Да я… Ох, жалко, что вы уезжаете…
Маланья с тихой печалью смотрела на девушек, потом расцеловалась с ними и, не сдержав слез, приложила к глазам конец фартука.
— Может, Родю там повстречаете… Скажите, пусть пишет…
Груня накинула на голову платок, заторопилась:
— Я вас провожу, девчата…
Она вышла с подружками за ворота, распрощалась и долго стояла у калитки.
Когда Груня вернулась в избу, все уже сидели за столом, звякали стаканы, смеялись ребятишки, в переднем углу, стоя коленями на лавке, сиял, как именинник, Павлик.
— Ты куда ходила? Иди сюда! — увидев ее, закричал он. — Садись тут, рядышком!..
Еще замутненная грустью, Груня прошла к столу, но как только увидела счастливое, в бисеринках пота лицо мальчика, печаль ее растаяла.
Вечером она постелила Павлику постель в горенке, приставив к широкой лавке несколько стульев.
— А сама ты где будешь спать?
— Не тревожься, никуда я не денусь…
Она прикрыла его теплым полушубком, тихонько коснулась губами его щеки и легла на кровать.
Плыл над деревней голубой дым полнолунья, косо лежал на полу светлый квадрат окна, рассеченный тенью крестовины.
— А кто это все пилит и пилит? — спросил Павлик.
— Сверчок это, спи…
Груня лежала, заложив руки под голову, от устали ей чудилось, что кровать кто-то легко покачивает, как большую зыбку.
— А чего это у вас гармонь ночью играет? — немного помолчав, начал мальчик. — А чего это у вас собак много?
— Всего у нас много, спи…
Он долго ворочался на постели, может быть, ему мешал свет луны.
— Ты почему не спишь, Павлик?
— Так… — он вздохнул. — А мне можно к тебе? Ну, на немножечко…
— Иди…
Скрипнул стул, Павлик осторожно спустился па пол. Груня ждала его с томительным до сухоты в горле напряжением. Вот он зашлепал босыми ногами по половицам. Груня приподнялась в кровати и нетерпеливо подхватила ребенка на руки. Он проворно скользнул пол мягкое одеяло, прижался к ней и затих.
— Тепло, — прошептал он. — Тепло, как у мамы…
Она прижалась щекой к его руке:
— А ты папу хорошо помнишь?
— Чтоб я да своего папу не помнил! У него еще такая пилотка, как у теть, которых ты обнимала…
Убаюканный, он скоро уснул у нее на руках. Она опустила мальчика на подушку и долго смотрела на его нежное спокойное лицо, какое бывает во сне только у здоровых детей. Лишь изредка шевельнет губы улыбка, проклюнутся на щеках неуловимые ямочки, и словно озарится лучистым светом лицо ребенка.
— Спи, мой мальчик, спи!
На рассвете Груню разбудили гудящие за окном тополя. Ветер обламывал с мятущихся ветвей сухие сучья и бросал в дребезжащие стекла.
Заботливо укрыв Павлика, Груня быстро собралась. На кухне уже стучала ухватом свекровь.
— Приглядите, маманя… я побегу…
— Не впервой, чай, своих выходила. — Маланья провела ладонью по плечу невестки. — Не легкое это дело, бабонька моя… Да уж мальчонка-то больно пригож, такого трудно не приголубить… Иди, будь в покое…