Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка

Уэстлейк Дональд Эдвин

— Благодарю, — ответил я, понимая, что передо мной стоит записной враль. Я бы очень удивился, узнав, что ему стало известно о моем существовании не два или три дня назад, а раньше.

Юстэли хотел пожать мне руку, но я показал ему, в каком состоянии моя ладонь. Тогда он напоследок улыбнулся мне и учтиво откланялся.

— До встречи, — по–немецки попрощался Юстэли, выходя в парадное.

— Ступай себе с Богом, — по–испански напутствовал я его и захлопнул дверь.

Я уже довольно долго держал в руке брошюру «Что такое Союз борьбы за гражданскую независимость», и она успела испачкаться чернилами. Если

б мой недавний гость потрудился раскрыть и прочитать ее, он мог бы узнать кое–что об этой организации. И в первую очередь — что мы уж никак не шайка террористов. Напротив, мы — пацифистское объединение, созданное в начале пятидесятых годов группой студентов выпускного курса городского колледжа Нью–Йорка в знак протеста против призыва студентов в армию и их отправки на Корейскую войну. Поэтому у нашей организации с самого начала был пацифистский уклон. Нашу программу–минимум выполнили не мы — просто кончилась Корейская война, и тогда группу прибрали к рукам воинствующие пафицисты, после чего нашей единственной заботой стала борьба за мир. Мы участвуем в маршах мира, распространяем листовки, устраиваем пикеты, когда в Америку приезжают большие шишки из–за рубежа, посылаем встревоженные письма в редакции газет и журналов, вызываем на диспуты разных кандидатов в политиканы. Ну, все такое.

Мало–помалу наша деятельность привела к тому, что ряды организации, в которой в 1952 году насчитывалось тысяча четыреста членов — людей, полных сознания высокой цели и непоказной преданности, — поредели, и теперь нас всего семнадцать человек, причем двенадцать самоустранились от активной политической деятельности. Членство значительно сократилось, когда кончилась Корейская война, и это естественно. Много народу ушло после окончания колледжа. Новый отток членов произошел, когда начались внутренние распри между представителями различных пацифистских направлений — нравственного пацифизма, этического пацифизма, религиозного пацифизма, политического пацифизма, обществоведческого пацифизма и прочих цифизмов. Многолетнее и не очень дружелюбное внимание к нам со стороны ФБР и иных правительственных служб тоже изрядно проредило наши грядки.

Хотя, честно говоря, я всегда подозревал, что в большинстве своем старые члены нашей организации вступали в нее, потому что надеялись таким образом подыскать себе любовниц или любовников. Видит Бог, они непрестанно занимались «этим делом», и не было никакой возможности удержать их в вертикальном положении хотя бы на то время, которое нужно, чтобы пройти маршем по площади Вашингтона. (Вы не думайте, я и сам иногда оказывался на какой–нибудь преданной соратнице, когда стойкость моя либо слишком повышалась, либо изменяла мне: смятые простыни такая же примета пацифизма, как и лозунг: «Завтра я не поеду воевать в заморские страны».)

Я положил непрочитанную брошюру на груду ей подобных изданий, валявшихся на столе, поставил на плиту полный кофейник, дабы было чем угостить ФБР, и возобновил возню с проклятущим печатным станком.

2

Эти двое заявились примерно через час. Прежде я их никогда не видел. Высокие, поджарые, с волосами песочного цвета, с чисто выбритыми скулами, тусклыми голубыми глазами, в непременных серых костюмах и старомодных шляпах.

— Опаздываете, — сообщил я им. — Ваш кофе уже остыл.

(С ребятами из ФБР я стараюсь

держаться любезно в надежде на то, что когда–нибудь они опять оставят меня в покое, хотя, боюсь, надежда эта, скорее всего, несбыточна. В середине пятидесятых за СБГН шпионили, потому что такая уж тогда была жизнь, но к концу этой десятилетки, ознаменованной охотой на ведьм, ФБР уже не так усердно выслеживало меня. Тогда–то я и допустил роковую ошибку.

Моя ошибка (заметьте, все это я говорю как бы в скобках) состояла вот в чем. Я решил, что организация под названием «Студенты — за запрет насилия и разоружение», должно быть, представляла собой объединение пацифистов. Когда их генеральный секретарь позвонила мне и спросила, будем ли мы участвовать в совместной демонстрации протеста у британского посольства, я, естественно, согласился. Молодежные группки часто собираются в стаи, дабы выглядеть более внушительно.

Короче говоря (это опять в скобках), СЗНР оказалась крайним левым флангом коммунистического фронта, как–то связанным с боевиками из одной североафриканской страны, которая тогда как раз освобождалась то ли из–под британского колониального ига, то ли из–под английского протектората, то ли еще из–под чего–то. (Вы понимаете? Сам–то я во всем этом так и не разобрался.) Когда шумиха улеглась, СЗНР попала в фэбээровский список опасных организаций, за которыми нужен глаз да глаз. А заодно под горячую руку угодил и бедный маленький СБГН. С тех пор я и ФБР на короткой ноге (скобки закрываются).

В общем, новые фэбээровцы, которых ко мне приставили, начали воспринимать меня как какого–нибудь Джеймса Кэгни. И эти двое не составляли исключения. Они вошли в квартиру, тихонечко прикрыли дверь, и один из них свирепо спросил:

— Вы — Юджин Рэксфорд?

— Юджин Рэксфорд, — подтвердил я. — Совершенно верно. Одну минуту.

Я отправился за кофе, но второй шпик проворно преградил мне путь.

— Ну–с, и куда это вы собрались? — осведомился он. (Люди из ФБР никогда не называют своих имен, так что мне придется окрестить первого просто А, второго — просто Б и так далее, если будет нужда. Тот, который А, спросил, как меня звать, а тот, что Б, стоял сейчас передо мной, не давая проходу.)

Я сказал Б:

— На кухню, за кофе, вот куда я собрался.

— За каким кофе?

— За тем, что сварил специально для вас.

Б посмотрел на А и качнул головой. А выскочил из комнаты. Видимо, хотел произвести обыск на кухне. Б снова повернулся ко мне и смерил меня проницательным взглядом.

— Откуда вам было известно, что мы придем?

— Да вы то и дело приходите.

— Кто вам позвонил?

Я изумленно воззрился на него. Или он не знает, что мой телефон прослушивается?

— Что? — сказал я. — Позвонил? Никто мне не звонил.

А вернулся с кухни и покачал головой. Б поморщился и опять обратился ко мне:

— Хватит заливать. Вы не могли об этом знать. Кто–то вам шепнул.

— Тогда почему бы вам не снять трубку и не попросить своего человека в подвале прокрутить запись звонка? — предложил я. — Может, вы опознаете голос.

А и Б переглянулись. Б сказал:

— Тут что–то не так с безопасностью.

— Нет, все так, — заверил я его. — Я под вашим неусыпным наблюдением. По правде говоря, я считаю, что вы работаете на высшем уровне.