Отблеск цепи
Шрифт:
Я же, за отсутствием приверженности к трем вышеперечисленным видам досуга, местную жизнь ненавидел. То ли время сказалось на ширине русского духа, то ли экономика. Такого повсеместного блядства, пьянства и обколотой молодежи в городах не найдешь.
Великовозрастные супружеские измены здесь были явлением расхожим. И деревенская молва заботливо хранила объемное досье на каждого жителя. Поэтому жены коллег по работе меня пугали, и ко второму году я окончательно перестал посещать любые семейные застолья. Грузные разгорячённые женщины, расплясавшись под советскую классику, к
Ровесники были в основном безработными, озлобленными и невероятно самодовольными.
До обоснования тут мне казалось, что пафосная вера в собственную исключительность среди молодежи – удел мегаполисов. Но эта не столкнувшаяся ни с одним реальным жизненным вызовом гордая чванливость подростка здесь была почти пожизненной.
Всё это венчала страсть к водке у тех, кто постарше, и к водке и наркотикам у тех, кто помладше. И эти регулярные возлияния часто приводили к поножовщине. Вообще, каждый месяц кого-то шумно хоронили. Причем две трети населения были пенсионерами, а шумные процессии шли за молодыми. Старики уходили тихо.
Драки, тяжкие телесные и глубокие ножевые сопровождали каждую вторую субботу. В понедельник разговоры за кофе на всех работах начинались как сплетни на тему уголовной хроники.
За пять лет меня, почти затворника, шесть раз опрашивал участковый в связи с чем-то подобным. Мне, наверное, просто везло – однажды после работы я вышел в магазин за молоком, а мужик у подъезда начал стрелять по окнам. Жена не возвращалась от сестры. Еще один раз я вызвал такси к бару – в поселке было два таксиста. И водителя, к которому я еще не успел выйти, зарезали прямо через опущенное стекло. Не отдавал долг.
Правда, в основном все вопросы решались кулаками. Особенно среди молодежи. Любимое развлечение их отцов и дедов – бить не местных, а тех, кто с соседней деревни, – с особым пристрастием – все еще оставалось мейнстримом. Зачастую неместных просто не находилось, и надо было как-то выкручиваться между собой.
За почти пять лет я ни разу не вышел из дома один после наступления темноты. Как, в принципе, и все мои вахтовики из приезжих. Лишь однажды новый линтруб, на мой второй год, после смены, не вняв инструктажу, пошел искать приключения и нашел потерю годового дохода на зубного.
Поэтому с момента разрастания коллектива одной из моих основных забот стала досуговая вечерняя программа для всех работников. Я всё же заменил Семеныча и стал начальником участка три года назад. И сразу же начал внедрять свои порядки. Сам участок при этом увеличился почти втрое – за эти четыре года мы успели построить и запустить новую трубу. Семьдесят человек персонала, почти все – вахтовики, половина – приезжие. Удержать их от вечерних променадов было почти что вопросом выживания. После первого избиения я стал организовывать общую легальную пьянку для всех сотрудников раз в две недели. И выбил у руководства бесплатный доступ в местный спортзал, с волейбольной площадкой и обилием тренажеров. А еще учредил ежемесячный экзамен по правилам охраны труда, стимулируя вечерние чтения. Всех загулявших вне этих строго очерченных рамок досуга лишал
Жили же мы теперь в шикарном двухэтажном здании с красивыми кабинетами, большими гаражами и уютными общими спальнями для вахтовиков.
Холдинг обрастал инвестициями, строил новые трубы, заводы, станции и дороги. Зарплаты росли каждый год. Жизнь становилась богаче. Хоть и немного труднее.
Старое и отжившее, в свою очередь, сносилось и консервировалось. Старая труба закрывалась. За год до ее закрытия компания успела обновить дороги к старым блокпостам – проекты реконструкции просто забыли исключить. Дороги подняли и щедро отсыпали. Миллионов на это ушло немало. Теперь, в связи с закрытием, эти дороги становились ничейными. А я продавал никому не принадлежавший песок с их полотна.
Всё это едва построенное или еще не до конца распроданное мне сегодня предстояло оставить.
– Долго ты там? – едва мы подъехали к базе, Миша стал интересоваться дальнейшими планами.
– С час.
– Потом на сливайку?
– Да. Потом домой. На обед можешь сгонять, пока на базе буду. К одиннадцати приезжай.
– Что у них вечно всё через жопу? Это ж надо, ночью сказать, что завтра в другом городе выходить на работу. Послал бы его вообще.
– Один уже послал. Вот мы и едем.
На базе царила атмосфера неизбежного конца старым добрым временам. И пугающего нового начала. Какими бы эти уходящие времена ни были, для персонала они выгодно отличались предсказуемостью от любых рисовавшихся воображением перспектив.
На трассу сегодня никто не поехал, здание полнилось домыслами и теориями. Я заскочил на кухню сделать кофе, и десять лбов молчаливо следили за каждым моим движением.
– Анатолич, что, правда уезжаешь? – Евген решился озвучить вопрос, который вертелся у всех на языке.
– Правда. Соберитесь все в комнате отдыха через десять минут. Там и расскажу.
В моем кабинете, на диване, ревела Катя. Мы были очень редко спавшие друг с другом друзья. В моменты особого безделья или в апогее душевной тоски. Высокая брюнетка в самом расцвете юности и форм, она трудилась инженером по охране труда уже три года.
– Я смотрю, ты тоже при деле, – укоризненно поприветствовал я ее.
– Может, откажешься? – Она смахнула слезы и посмотрела на меня самым просящим щенячьим взглядом. Эффект был сильным – заплаканной и покорной, она выглядела особенно хорошенькой.
– Как все узнали к десяти утра? – я сел за стол и включил компьютер.
– Как обычно. Зачем оно тебе? Хорошо же всё.
– А ты поехала бы в Тобольск работать?
– Конечно.
– Вот. А спрашиваешь зачем.
Катя подошла ко мне, по-хозяйски расположилась у меня на коленях и нежно поцеловала в щеку.
– Я буду скучать.
– Конечно, будешь. Популяция непьющих мужчин до тридцати в деревне сократится на треть.
– Дурак.
– Не даешь работать. Может, скажешь тогда, есть в Тобольске, кроме Антонова, материально ответственные лица?