Отблески солнца на остром клинке

Орлова Анастасия

Каннам рассеянно улыбнулся.

– «Обретённая тишина – признак полноты аруха и внутреннего совершенства», – процитировал он отца наирея.

– А кажется, что внутри лишь пустота и никакого совершенства.

– Может ли пустота быть совершенством, как считаешь? – Каннам вновь улыбнулся, и Ярдису в его улыбке привиделась горькая усмешка. – У меня тоже эта тишина, Ярдис. Но я не думаю, что она – то самое, о чём нам толкуют наставники и отец наирей. Пока она больше смахивает на тоску. И свирельных песен уже мало, чтобы заполнить её. Как думаешь, – Каннам свесился с края, глядя на убегающий вниз голый камень выглаженной ветрами стены – плющ по ту сторону не рос, – можно ли спуститься,

не переломав ног и не свернув шеи? С нашими-то умениями, м-м? И если можно, то почему никто не сбежит?

– Замолчи, во имя Превоплотившего! – гневным шёпотом одёрнул его Ярдис. – Сам-то понимаешь, чьи мысли завладели твоим языком? Это же отступничество – верная смерть и вечный позор!

– И что теперь?

– Не внимай шёпоту Неименуемого! Изгони его из своего аруха, он есть погибель. Наполни светом Первовечного, в нём сама жизнь.

– Не цитируй мне Книгу Превоплотившего Маурума, я её и без тебя назубок знаю. Одного только не понимаю: если мы тут и правда наполняемся светом Первовечного, в коем сама жизнь, мы должны полниться этой жизнью, так? А внутри всё пустота. Выходит, жизнь не здесь. Может, и Первовечный тоже не здесь.

– Где же тогда? – спросил Ярдис, догадываясь, что ответа знать не хочет.

– Может, там. – Каннам кивнул на светлеющую полоску неба над ещё чёрными холмами.

«Где капли дождя на лице, капли росы под ногами, капли родниковой воды на губах. Песни свирели и прикосновения нежной женской руки…» – прозвучала в голове Ярдиса непрошеная мысль.

Несколько дней Ярдис носил в себе эти слова и эти мысли, и тишина внутри наливалась свинцом, а пустота тянула жилы монотонной болью.

– Ты не знаешь, как там, – сказал он, придя однажды ночью под стену, на которой сидел, скрестив ноги, Каннам. – Ты не знаешь, как там, и не можешь сравнивать! Может статься, что тишина там ещё оглушительней, а пустота – необъятней. Наш путь проверен столетиями, завещан Превоплотившим Маурумом и благословлён самим Первовечным!

Каннам отозвался не сразу, как-то нехотя стряхнул с себя странное оцепенение и посмотрел через плечо вниз, на задравшего голову Ярдиса, и горькая усмешка в его глазах проглядывала ещё приметней.

– Это ты не знаешь, Ярдис, – едва слышно ответил он. – Ступай, спи свои сны.

Ярдис постоял ещё немного, а потом поплёлся в келью. У чёрного хода его поджидала чья-то тень.

– Римар? – удивился Ярдис, когда скупой серый свет выхватил из полумрака рыжую пятипрядную косу. – Что ты тут делаешь?

– За тобой гляжу, брат Ярдис, – спокойно, но как-то недобро ответил Римар.

Ярдис помолчал, пытаясь по взгляду Римара определить его намерение.

– Скажешь отцу наирею?

Тот лишь покачал головой. В глазах же читалось беспокойство и неодобрение.

– Нет верности в том, кто способен предать брата по труду, – глухо ответил Римар. – Верный верен во всём. Но я должен вразумить тебя, брат Ярдис. – Римар бросил быстрый взгляд ему за плечо – удостовериться, не возвращается ли Каннам, и продолжил: – Ты хоть понимаешь, с кем связался? Чьи песни пьёшь, как родниковую воду, в чей след ступаешь?

Ярдис непонимающе нахмурился. Римар озадаченно приподнял тёмно-рыжие брови.

– Что, правда не догадываешься? Он же тебе только что ответил. – Римар помолчал, ожидая, что Ярдис наконец догадается, но тот по-прежнему не понимал. – Брат, он знает, как там. Потому что он там бывал, – многозначительно произнёс Римар.

– Все мы бывали. Жизнь там начинали

и что-то ещё помним.

– Я не про то. Он бывает там до сих пор. Вот и сейчас ты его, возможно, выдернул из чьей-то тёплой постели…

– Что?!

Римар вновь глянул через Ярдисово плечо.

– Его аруху подвластны внетелесные путешествия. Он сангир, брат Ярдис. Сангир, ещё не овладевший мастерством крови. Перевёрнутый амарган. Чадо Неименуемого. То-то и свирель его столь сильна – он питал её своим арухом.

– Нет, не может быть! – Ярдис отшатнулся, как будто кровавым сангиром был Римар, а не Каннам. – Тебе показалось! Ты его совсем не знаешь. Вы не друзья. А я – я всегда был близко…

– Так близко, что и не разглядеть, – вздохнул Римар.

– Нет. Нет, он вовсе не то… Это же Каннам! Он просто запутался, просто думает, что…

– «Учитесь исследовать и наблюдать мир ясным арухом и не отождествлять себя с этим миром, не приписывать ему свои мысли и чувства», помнишь? Я смотрю ясно и остро, вижу и подмечаю, и делаю выводы, а не додумываю. И тебе советую, брат Ярдис. – Римар сжал его руку повыше локтя. – До ритуала считаные дни. Приглядись. Пойдёшь за Каннамом – угодишь в силки Неименуемого, – и, заменив учтивый полупоклон сочувственным кивком, пошёл обратно в келью.

«Разве может сангир стать скетхом? – размышлял Ярдис, доискиваясь ответов на тревожащие его вопросы в толстых фолиантах библиотеки Варнармура. – Разве может сангир превоплотиться в Йамаран?»

Про сангиров Ярдис не знал практически ничего, а что и знал, то большей частью оказалось мифами. Сангир рождается раз в столетие. Сангир постигает мастерство крови под руководством самого Неименуемого, который становится его учителем. С самого рождения сангир – воплощение зла, продолжение Неименуемого в Бытии. Сангир служит Неименуемому, который приводит его в этот мир, чтобы угасить свет Первовечного (потому и всего раз в столетие – у Неименуемого не хватает сил воплотить сангира в Бытии чаще). Всё это чушь и детские страшилки. На самом деле сангиры рождаются чаще, но не каждый сангир знает, кто он. Большинство попадают в брастеон, становятся скетхами, а затем – Йамаранами. Одно лишь отличие перевёрнутых амарганов от обычных – за первыми нужно следить внимательней: голос Неименуемого в них сильнее. Сангир обладает особой врождённой способностью, впервые проявляющейся в возрасте с семи до двенадцати лет: его арух может внетелесно путешествовать на расстоянии, может наблюдать за людьми, а если подселится в чьё-то тело – может даже чувствовать то, что чувствует тело, но не влиять на него. Такие путешествия кратки и отнимают много сил, совершать их возможно лишь во время глубочайшего внутреннего сосредоточения, граничащего с глубоким сном. Отсюда появилось выражение, что сангиры во время путешествий их аруха «спят чужие сны».

– «Иди, спи свои сны», – шёпотом вспомнил Ярдис.

Овладев мастерством крови, сангир становится опасен. Тогда он волен отщеплять от аруха нити и вкладывать их в предметы, временно оживляя последние и подчиняя их своей воле. Постичь сложные ритуалы с собственной сцеженной кровью можно по книгам – редким, поскольку большинство из них утеряно или уничтожено. Неименуемый, конечно же, никому не наставничает. Поэтому ничто не препятствует сангиру, должным образом подготовленному в стенах брастеона, превоплотиться в Йамаране. Но непревоплотившийся сангир скорее не справится с собственными силами, чем непревоплотившийся амарган. Не научившись управлять собственным арухом, он рискует сойти с ума и наделать бед. Впрочем, как и любой амарган, не получивший должных навыков.