«Отчаянный», отчаливай!

Добронравов Николай Николаевич

Все происходит сейчас значительно быстрей, чем я пишу.

…Мы стоим на палубе и смотрим, как Амбросимов и Гульковский спускают на воду шлюпку.

Андрейка понял, что с вражеским эсминцем велись какие-то переговоры при помощи сигнальных флажков.

— Что он им передал? — спросил Андрейка у Гарибяна, кивнув в сторону сигнального.

— Андрей-джан… Их сейчас предупредили, чтобы они не вздумали удирать, пока ты не передашь всем там, на земле, о нашей победе.

— А они что ответили?

— А они… — Гарибян довольно откровенно почесал затылок. —

Они ответили, что уже складывают оружие и срывают погоны. А это значит — сдаются.

В шлюпку спущен рюкзак с продуктами. Все прощаются с Андреем. И вот шлюпка отчалила.

А мы… Мы только сейчас оглянулись вокруг и, наверное, впервые по-настоящему оценили свое положение.

Над морем еще стелется серая дымка от орудийных взрывов. Наш транспорт покачивается на волнах, а вокруг вражеские корабли.

Шлюпка пробирается к берегу… И тихо, с методической немецкой точностью, поворачиваются, следя за ее движением, серые дула орудий вражеского эсминца. Они поворачиваются, не упуская шлюпку ни на шаг. Кажется, одно неосторожное движение, один лишний жест нашего Александра Алексеевича, и все нацеленные на шлюпку орудия разнесут ее в щепки.

Но вот шлюпка причалила к берегу. Андрейка прощается со старшим механиком. Машет нам рукой, потом снимает со спины рюкзак, машет рюкзаком…

…Мы не можем больше смотреть на одинокого мальчонку среди серых скал… Комок подступает к горлу. А Александр Алексеевич уже плывет обратно. И так же методично поворачиваются, следя за каждым движением шлюпки, жерла орудий…

Наш транспорт покачивается на волнах…

Шлюпка пришвартовывается к борту.

С фашистского эсминца сигналят, что у нас иссякает время. Осталось ровно одиннадцать минут. Какая пунктуальность! Ровно одиннадцать — ни минутой больше, ни секундой меньше!

Александр Алексеевич поднимается на палубу.

Старик устал. Тяжело дышит. Он очень спешил.

— Высадил мальчонку, — докладывает командиру. — Там тропинка в гору… Он пошел по ней…

13 часов 33 минуты.

Веду протокол последнего собрания. Все мы снова в кают-компании. Все — звучит слишком громко. В живых нас осталось тринадцать человек… Слово берет Федор Сергеевич:

— Товарищи! Друзья мои! Минутой молчания почтим память товарищей, павших в этом неравном бою. Вечная им слава!

Вас, друзья мои живые, я благодарю. Вы дрались на славу! Спасибо вам!

Все встали. Хором отчеканили: «Служим Советскому Союзу!»

— Переходим к главному вопросу. Сложившаяся обстановка ясна для каждого. Нам предлагают капитулировать Сдаться в плен на милость победителя.

Гарибян вскочил с места:

— А кто сказал, что они победители? А где их эсминец? А где охранные корабли? И у этого, который предлагает нам сдаться, дырка в хвосте. Нет, я больше ни слова не скажу. Я человек темпераментный, боюсь, скажу что-нибудь не то…

Мичман

Гульковский перебил Гарибяна:

— Времени у нас осталось совсем немного. Совсем немного… Взрываться надо, друзья. Жаль, конечно, что, взрываясь, мы не захватим с собой хотя бы еще один немецкий корабль, но… все зависящее от нас мы сделали…

— Все ясно. Ровно через… — боцман Костенко поглядел на часы, — ровно через восемь минут… пустим ток к взрывчатке и…

— Погодите, товарищи, — снова заговорил Федор Сергеевич. — Я долго думал, как бы сделать так, чтобы наша гибель не была бы столь бессмысленной. Неужели мы не можем на прощанье сделать хотя бы еще один удар по врагу? Орудия наши мертвы. Хода у судна нет… Но у нас в трюмах груз… Станки, эвакуированные с заводов, и ценные металлы, которые всегда будут нужны стране.

Что, если затонуть, не взрываясь? Мы как бы закроем собой от врага наш груз. Может быть, пройдут месяцы, годы, но люди вспомнят о нас. Поднимут на поверхность судно и еще скажут нам спасибо за груз, который мы попытались сохранить…

…Я считаю, что у нас на транспорте все настоящие моряки, умом и сообразительностью бог никого не обидел, но в такой ситуации только один Терем мог принять столь верное и точное решение!

Проголосовали.

— Теперь, — спросил Федор Сергеевич, — кто вызовется открыть кингстоны?

Вызвались мой сменщик Кашинцев, боцман Костенко, Касымов, Кондратенко и мичман Гульковский.

Они уже не вернутся сюда, в кают-компанию. Их смерть застанет на боевом посту.

У самого порога на выходе из кают-компании Касымов остановил всех:

— Стойте!.. Все утро помнил, а сейчас чуть не забыл. Встаньте, товарищи. — Касымов повернулся к Федору Сергеевичу. — Дорогой Федор Сергеевич, разрешите на прощанье поздравить вас… Может быть, кое-кто и не знает, с чем я вас поздравил… Сообщаю: у Федора Сергеевича сегодня день рождения.

— Рождение и тризна, — уточнил командир. — Поверьте, я ведь совсем об этом забыл. У меня в самом деле сегодня день рождения. А черт, как неудачно со временем, а то бы мы его отпраздновали непременно.

Из-за стола поднялся Акоп Гарибян.

— Товарищ капитан второго ранга, разрешите от имени всех здесь присутствующих пожелать вам счастья, здоровья и многих лет жизни.

— Многих лет жизни? — переспросил Гарибяна Федор Сергеевич. — Вы не оговорились, Акоп Акопович?

— Нет, нет. Мы благодарны Касымову, что он сказал нам об этом дне. Я запомню его на всю жизнь.

Кто-то успел вставить:

— А жизни-то осталось чуть-чуть…

— А, дорогой, жизнь измеряется не прожитыми годами, об этом пора бы знать. Но не будем спорить, у нас сочтены минуты, и я должен сказать от имени всех. Ваша душа, товарищ капитан, будет незримо присутствовать на каждом корабле советского Военно-Морского Флота. У вас впереди еще долгая-долгая жизнь, дорогой Федор Сергеевич. Мы все были счастливы, что служили и служим с вами. Вы были для нас всегда замечательным примером во всех отношениях. Спасибо вам за все!