Отчего бывает радуга
Шрифт:
– Вполне цветущего. Этакого незрелого лимона.
– Так, значит, по шкале людей, по клеточкам их?
– улыбался Борис.
– Да почему?! Кто какой есть - такой и есть.
– Оно-то, конечно, так... Но ведь ты, Костя, привязываешься к людям. Лезешь им в душу.
– Нет, я не могу видеть глубоко сокровенное. Очевидно для меня только то, что касается межличностных отношений. И ни к кому я не привязываюсь!..
– А к Ниготкову? Рассказывал Вадим Мильчин, что произошло в лесу... Ударил ты там человека...
– Но на нас ведь напали!
– Все верно! Но ведь оказалось, что
– Что значит "под розой"?
– Есть такое латинское выражение: "sub rosa", то есть "под розой" - в тайне. Тайна любви, например. Святое дело!
– Ниготков влюблен!.. А если аферист желает остаться под розой?
– Ниготков аферист?
– засмеялся Борис.
– Но это, мой друг, сначала надо как-то доказать. А так ведь не только Ниготков, а и ты бы обиделся. Верно? Ну а вдруг человек просто-напросто болен и поэтому фиолетовый?
– Да, болен - склерозом совести!
– Ну как знаешь! Боюсь, что перебираешь ты, Костя. А кто влюблен или у кого живот болит, так для проницательного взгляда это и без всякого цветовидения понятно. Но лезть пальцами к сердцу нельзя!
– Слушай, Борис, - сказал я, - быстро иди за мной. На переднюю площадку.
– Рад буду, если окажется, что ты прав...
Я давно обратил внимание на одного молодчика лет сорока, который, наверное, еще с конечной остановки стоял на передней площадке, уставившись через стекло кабины на проплывавшие мимо берега улицы. Мужчина был сливяно-сиреневого цвета, в широкой куртке с поясом, в высоких сапогах.
– Вот полюбуйся...
– громко сказал я Борису.
– Дрожит и боится теперь! Погладим его по головке, а?
Мужчина повернулся к нам.
– Ну так как, гражданин, теперь быть?..
– строго спросил я.
– Надо напрямик!..
– решительно сказал Борис и шутливо ребром ладони рассек перед собой воздух.
– И все!
– Парни, простите! Первый раз в жизни!..
– взмолился мужчина.
– А может быть, третий?
– спросил Борис.
– Ну-ка вспомни.
– Да нет! Нет, нет!..
– с выражением непередаваемого раскаяния на лице, с жаром возразил он и поднял лежавший у его ног тощий рюкзак.
– Дурость попутала. Ошибся, сам не рад...
– Он невольно протягивал рюкзак Борису.
– Зачем он мне?
– сердито спросил Борис.
– Сам доставай!
Мужчина расстегнул на рюкзаке два ремня.
– Парни, не увозите меня...
– Куда?
– спросил Борис.
– Ну в милицию...
– Сам доедешь. Никуда теперь не денешься.
Мужчина что-то вытаскивал, но рюкзак поднимался вместе с поклажей. Даже наклонившись, мы не могли понять, что это у него там такое. Да как раз троллейбус подкатил к остановке. Одни пассажиры выходили и нам мешали, а мы им; другие стали заходить.
Наконец он за черное крыло вытащил огромную мертвую птицу.
– Что это?
– спросил Борис.
– Черный лебедь, - промямлил мужчина.
– Лебедь...
– Где ты его убил?
– На водохранилище.
–
– Страсть одолела... И сам теперь не пойму и не рад. Вишь, запах уже пошел... Сам уж не рад. Понимаете ведь: страсть!..
Я взял черного лебедя за огромные крылья, поднял перед собой. Повисшая на длинной вялой шее голова птицы почти касалась моего пояса.
– Вот полюбуйтесь, - возлагая огромную мертвую птицу на руки браконьера, громко сказал я, - посмотрите, что совершил на водохранилище этот любимец фортуны. Вчера он, после своего выстрела, ясными, застенчивыми глазками видел, как лебедь встрепенулся и склонил гордую шею...
Подняв брови, сморщив лоб, любитель природы заискивающе улыбался.
Троллейбус затормозил, забрякала, открылась дверь. С передней площадки сошло несколько пассажиров...
И вдруг я увидел, как на задней площадке, вспыхнув ярким ниготковым цветом, кто-то стал поспешно пробираться навстречу входящим пассажирам. Не успел еще он, отчаянно барахтаясь, извиняясь и переругиваясь, вытесниться из троллейбуса, как я с изумлением увидел, что мимо троллейбуса бежит та золотисто-лимонная девушка, которую я видел уже несколько раз, которая меня очень занимала и которая была неуловимой для меня, словно солнечный блик на волнах. Прямо перед кабиной троллейбуса, помигивая бесцветным левым фонарем, стоял автобус.
– Борис, - кивнув на браконьера, бросил я, - вынужден вас оставить. А ты этому стрелку удели немного времени и внимания...
Из душного троллейбуса я выпрыгнул на раскаленный асфальт. Жара лишь только что начала спадать.
Автобус был переполнен. Для двух-трех пассажиров и для золотисто-лимонной девушки не находилось места. Они тщетно теснились у незакрывающейся двери.
Не обратив на меня ни малейшего внимания - он меня просто-напросто не видел!
– Ниготков пробежал мимо троллейбуса и остановился перед дверью автобуса. Он что-то сказал золотисто-лимонной девушке. Она вскинула брови, коротко, презрительно засмеялась и отвернулась.
Когда я увидел эту девушку так близко, увидел ее улыбку, в голове у меня затуманилось, открытое пространство вокруг нас стало каким-то большим и прозрачным, а фиолетово-сиреневый Ниготков совершенно ничтожным в нем...
Я посмотрел на свои руки. Они были палевыми, с сильным розовым оттенком.
Автобус укатил.
Я поднял глаза и увидел, что сиреневый Ниготков и девушка о чем-то говорят. Ниготков был возбужден. Я ненавидел его. В ответ на его слова на лице девушки то и дело появлялась насмешливая, но какая-то совершенно беззащитная, открытая улыбка. И с этой улыбкой она обозревала карнизы домов, вершины деревьев, нехотя, односложно отвечала на вопросы. Я видел, что эта насмешливая и дерзкая школьница, ученица девятого или десятого класса, стоит на каких-то ужасных весах. Может быть, стоило только на ту чашу весов, где она стояла, упасть кленовому листику, и чаша с ней полетела бы вниз. Хотя я совсем не знал, о чем они говорят, все равно Ниготков раздражал меня, был мне отвратителен. Если б он повернулся и увидел меня, я, наверное, бросился бы на него и поколотил... А ведь он уже жаловался на меня: что я к нему придираюсь почему-то, что у меня к нему какая-то неприязнь... Я с этим Ниготковым уже не раз попадал впросак.