Отчего бывает радуга
Шрифт:
– Скоро. Часов в восемь сегодня утром ты будешь дома!
– улыбнулся я ей.
– А где же ты жила?
– Теперь? Или давно?
– Где тебя прятали?
– Под полом у брата Диомида. Там есть маленькая комнатка. А двери из толстых-толстых белых досок. Он меня давним летом завел туда, и я там все время жила. И еще там Оля была. Она там еще раньше меня жила. Мы с ней в куклы играли или вышивали. Но ее брат Диомид с миром отпустил домой, и я осталась одна.
– Страшно было?
– Скучно... Да и страшно,
До заросшей дороги мы по кругу не дошли метров пятьдесят.
По этой дороге, снизу из туманной низины мчался мотоцикл.
Еще не поравнявшись с нами, мотоцикл остановился...
(Я увидел, как по той же дороге из низины, словно сумасшедший мчится, высунув язык, Джек...)
С заднего сиденья мотоцикла соскочила девушка, остановилась, замерла, глядя на нас.
Мотоциклист покатил к сеновалу.
– Это Лариса, - улыбаясь, глянув на меня, спокойно сказала Женя.
– Моя сестра.
Я и так видел, что это Лариса.
Она бежала к нам.
– Женька!!. Женя!..
– побледнев, закричала она.
– Неправда! Неправда!..
– Подбежала, схватила ее в объятия...
А девочка улыбалась и не по-детски сдержанно смотрела на Ларису с выражением снисходительного удивления. Сквозь ее наивную доброту и спокойную улыбчивость просвечивало все ее непонимание невероятности происходящего: очевидно, она всегда была уверена, что такая встреча обязательно произойдет.
А вокруг, радуясь не меньше нас, носился Джек.
Я только теперь обратил внимание, что Лариса в ярко-зеленом, с изумрудными отливами платье. Да, волосы у нее каштановые, золотисто-умбровые. Цвет лица - персиковый. А глаза!.. Зеленые, каких я никогда не видел. Зеленые, небесно-зеленые - такой иногда бывает средина весенней зари...
У меня снова возникло такое ощущение, как будто я только что вернулся домой из далеких и долгих странствий.
– Лариса, - сказал я, - когда ты подбежала к нам, я вспомнил, что ты говорила мне о ней, о Жене. А до той минуты и не догадывался, что это именно она и есть.
– Что говорить... Ведь мы считали, что она утонула. Ах, Женя, Женя! А как мама узнает?..
– Ее надо подготовить, - сказал я.
– Вначале надо сообщить вашему отцу.
– Мама же все знает!
– неожиданно заявила Женя.
– Она ведь цветы мне посылала с братом Диомидом - розы. И велела ждать и терпеть... И не плакать до самой встречи... Он мне говорил...
Так вот для чего он покупал розы! Мы переглянулись с Ларисой и ничего не стали объяснять Жене.
Приехала медицинская машина, а за ней милицейская. Из широченной двери пепельно-черного сеновала вышел и побежал к машине Руслан. Я его даже не сразу узнал, видя его в обычной разноцветной одежде.
Мы пошли к угрюмому сеновалу, где перед дверью уже стояли две автомашины, мотоцикл и толпилось немало народу.
Навстречу нам быстро
– Вас как зовут, девочка?
– спросил он.
– Женя? Как вы себя чувствуете?
– Хорошо, - пожав плечами, тихо проговорила она.
Врач горько усмехнулся.
– Ну, пойдемте, Женя, в машину, - сказал он.
– Здесь еще свежо. Скоро мы вас отвезем домой...
Когда мы проходили мимо широко открытой двери диковинного сооружения, я приостановился. Из внутреннего полумрака пустого строения, как бы проявляясь на фоне темного экрана, к обширному проему двери рядом с Горшиным шел Ниготков. Он был уже не ниготкового цвета. Обычного цвета лицо, руки, обычного цвета одежда. Только на коленях его песочно-серые брюки были мокрыми и поэтому казались черными, будто заплатанными.
Следом за ним торопко шагал тот дядя, который отдал мне Джека...
Выйдя из сеновала, Ниготков мельком взглянул на меня, сделал рукой неопределенное движение...
– Жаль, - сказал он, - не удалось мне с тобой по-настоящему побеседовать...
– Побеседуйте, Демид Велимирович, лучше с прокурором.
– Все порушили...
– провещал он и неожиданно остановился передо мной, стоял на кривоватых ногах неподвижно, как на деревянных.
– Все погубите! Уж и водицы живой испить нет источника! И ты - запомни это - душу в мертвую воду не вдохнешь.
– Вам кажется, что вы мудрый хитрец, Ниготков. Но вы просто помешались. Раз ценой другой жизни взялись вроде бы оживлять воду! Но в обмен на жизнь ребенка вы никогда не напьетесь, Ниготков. Вы уже пили, да только что-то у вас все губы пересыхают.
В глазах его проступила перламутровая муть. Не знаю, было ли ему что сказать. Раньше не говорил. А теперь не было времени. Повернулся он и, будто и не останавливался, потопал за тем дядей, имени которого я не знал.
Ко мне подошли Лариса и Женя. Поверх нелепой рубахи на плечи девочки был накинут чей-то плащ.
– Мы сейчас уезжаем, - сказала Лариса.
– Здесь так врачи решили, что в этой деревеньке Подлунной Женю у кого-то там уложат спать. Уж сколько проспит, но непременно сейчас же. Ей это совершенно необходимо, потому что она ночь не спала, да и нервно истощена. А то ведь пока еще до Остинки добираться, да потом на электричке...
Я видел, что Лариса взволнована и говорит, говорит...
– Совершенно верно, - прервал я ее.
– Прежде всего надо сделать все, чтоб к ней начали возвращаться силы. А обследования - это дело третье. И нечего ее тормошить. Хотя она вот и улыбается. А ведь устала.
– Да не устала я.
– Не устала!
– вроде бы строго сказал я. А она все с лету понимала, видела, какая это у меня строгость.
– Вы, Костя, - сказала она, завязывая на груди рукава плаща, - сильней меня устали.