Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
Как это могло случиться, что в бабушкином сафьяновом поминальнике в отделе «за упокой», где числились родные и близкие покойники, все из дворянского рода, появился Никита? Даже никудышевский батюшка, хорошо знавший этот сафьяновый поминальник, немного запнулся, прежде чем произнес имя: «Никита»… Залетела ворона в барские хоромы!
Мертвый Никита сделался вдруг не мужиком, а человеком, и только человеком!
Как бы удивился и даже испугался Никита, если бы ожил и увидал себя в заупокойном списке, который начинался Государем-императором Александром-освободителем
Впрочем, Никита не мог бы этого увидать, потому что он был на земле неграмотным…
Да, много чудес натворил в бабушкиной душе покойник Никита!
И вот еще одно из таких чудес: гуляя однажды в парке, бабушка заметила через поредевшую листву деревьев крышу хутора и вдруг почувствовала себя виноватой перед Гришенькой. Обидела их с Ларисой: не позвала на свадьбу Наташину. Почему? Стыдно как-то было вытаскивать на «ассамблею», на посмешище людей, опростившегося Григория с его «бабой». Что за радость свои болячки посторонним показывать? Только в неудобное положение всех ставить: и Григория с Ларисой, и гостей, и самое себя. Когда Наташа заметила отсутствие за столом дяди Гриши и спросила бабушку, позвала ли она его с женой, бабушка соврала:
— Батюшки! Какая память-то стала: забыла ведь позвать-то!
Только после ужина Наташа послала записочку на хутор, но Григорий с Ларисой не пришли.
Тогда было стыдно позвать, а теперь стало стыдно, что не позвала.
За что обидела? Кого только Павел Николаевич ни пригласил на свадьбу! Кабы знала, что так выйдет, — не постеснялась бы Гришеньку с Ларисой за стол посадить: даже арендатор мельницы, Абрам Моисеевич, очутился в званых и, сидя за браным столом, называл Анну Михайловну «мамашей»!
А родного сына не было…
— Господи, Господи! Прости мои прегрешения!
Посидела на лавочке в глубоком раздумье, вздохнула несколько раз и медленно поползла на хутор…
В первый раз!
Поразила тетю Машу с мужем, а всего больше Ларису с Григорием.
— Куда ты, Анюта, пошла?
— Да вот… Никогда на хуторе у Гришеньки не бывала. Туда хочу…
Иван Степанович вздумал проводить:
— Нет, не ходи! Я одна…
Подивились тетя Маша с мужем: что-то небывалое… А на хуторе не только удивились, а прямо испугались. Выбежала Лариса на звонок и лай собаки к воротам, отворила калитку и глазам своим не верит.
— Что? Не узнаешь, что ли?
— Пожалуйте, просим милости!.. А я в чем была — выбегла, извините уж…
Опередила бабушку и опрометью кинулась вперед:
— Григорий Миколаич! Барыня сама, мамаша ваша, идет! — задыхаясь от волнения, крикнула в дверь и вернулась, чтобы помочь старухе подняться на крылечко. Не упала бы еще! А потом в кухню — самовар поскорее наладить.
— Здравствуйте, мамаша! Все ли благополучно? — тревожно спросил Григорий.
Он думал, что появление матери связано с каким-нибудь исключительным и неприятным происшествием.
— Слава богу, Гришенька! Про Никиту-то знаешь, а больше покуда ничего такого не случилось…
— Живем себе помаленьку…
— Что вас не видно? Даже и на свадьбу не пришли… Неужели особого приглашения ждали? Чай, свои люди-то… Обиделись, что ли? Головушка-то моя кругом шла от хлопот да суеты…
— Что вы, мамаша! Какие там обиды по пустякам… Если бы и приглашение прислали, не пошли бы все-таки…
— Почему же так?
— Да как сказать, мамаша? Чертог Твой вижду украшенным, но одежды не имам, да внийду в он! [512] — сказал Григорий без всякой обиды в голосе.
— Всякие были: и во фраках, и в пиджачках, одни нарядные, а другие по-домашнему…
— Да я, мамаша, не про одежу говорю, а иносказательно. Только вас бы, мамаша, мы с Ларисой сконфузили да гостей ваших насмешили… В разных мирах, мамаша, живем! — прибавил, вздохнувши.
— В каких там разных мирах! На одной земле все живем и в одну землю нисходим, Гришенька.
512
Экзапостиларий Страстного Четверга (поется после канона): «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в он».
— Это верно, мамаша… Я о путях жизни…
— Все дороги, Гришенька, в могилу…
Кротко, ласково и мудро говорит мать. Изумленными глазами останавливается Григорий на лице матери: точно новый человек в ее образе заговорил.
— Ну, как ваш приемыш?
— Ваня-то? Хороший мальчишка, только на улице парнишки обижают больно: китайцем дразнят. Ваня, подь сюда!.. Боишься? Э, глупый какой…
Григорий вытянул в дверь «якутенка». Волчонком смотрит на бабушку.
— Ну, подойди поближе! Я тебя не съем… Я гостинца тебе принесла… На-ка вот, возьми!
Подарила пластинку шоколада, погладила мальчика по жестким волосам. Пропала в бабушке прежняя брезгливость к этому «незаконному приплоду» в роде дворян Кудышевых, и бабушка уже не злилась, а ласково улыбалась, когда мальчик на вопрос: «Кто ты такой?» — ответил осипшим альтом: «Иван Дмитрии Кудышев».
— Читать и писать обучаемся! — похвастался Григорий.
И снова стыдно сделалось бабушке, и почувствовала она себя виноватой перед этим «якутенком»:
— Если мальчик неглупый и сметливый, можно в гимназию определить…
— Мальчик способный…
— Что это, Гришенька? Никак у тебя седые волосы появились на висках?
— Маленько есть…
— Рано уже больно…
— Жизнь-то, мамаша, бежит… да свои следы оставляет на человеке…
Принарядившаяся в экстренном порядке Лариса вскипевший самовар принесла и стала на стол разные угощения выкладывать. Запела своим громким голосом слова приветливые, стараясь выражаться как можно замысловатее. Очень уж польстило ей, что бабушка неожиданно пожаловала. И никак она не могла понять, с какими это целями?