Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Движение! Шаг вперед и два назад!
Читал: «Русь, куда ж несешься ты? Давай ответ! Не дает ответа…» [180]
— Под овраг! В пропасть, которую сами себе роем изо всех сил.
Читал: «…чудным звоном заливаются колокольчики, гремит и становится ветром разорванный в куски воздух, летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу народы и государства!»
Тут уж нет сил не бросить книги и не расхохотаться. «Другие народы и государства»! Каково русское патриотическое самомнение?!
180
Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Прав.: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».
— Квасной патриотизм! Славянофильщина.
Злорадство над гоголевской «Русью на тройке» кончилось, но сама тройка осталась.
181
Сибирский ергак —тулуп или халат из жеребячьей или иной короткошерстной шкуры, выделанный шерстью наружу.
Павел Николаевич оделся и пошел будить кучера Ивана Кудряшёва:
— Запрягай тройку! В корень Ваньку, пристяжками молодых: кобылу Игрунью и мерина Лешего! Потеплей одевайся — поедем далеко!
На дворе торжественное безмолвие. Здоровый такой морозище молчаливый стоит — призадумался. Ночь звездная и звонкая. Собака пробежит — словно человек ногами похрустывает. Весь мир словно в серебристо-синем сиянии дымится. Звездное сверкание на небе и на земле, на крышах, на окнах, на взлохмаченных инеем деревьях сада и парка. Из парка маленькая церковка-часовня выглядывает и крестом со звездочками перемигивается — могилы там прадедовские. Все застыло, окаменело. Словно в заколдованном царстве.
Хорошо в такие ночи колокольчики звенят, бубенцы булькают и обозы по большим дорогам скрипят, и все больше с хлебом. Недаром эти места житницей России зовутся. А спросишь, чей обоз? — непременно либо Ананькина, либо Тыркина назовут.
Перед выездом Павел Николаевич Ваньке Кудряшёву два стаканчика водки поднес, да и сам барин «как будто бы маленько выпимши». Значит, дело знамое: любит, чтобы лошади не бежали, а летели. Лихо покрикивает Ванька Кудряшёв, помахивая кнутиком, поют-заливаются колокольчики, и ныряют набитые сеном сани, словно по речным волнам, убаюкивая всю печаль и огорчения спрятавшегося в сибирский ергак Павла Николаевича, и все, как в гоголевской тройке, кроме народов и государств, остается позади: верстовые столбы, взлохмаченные избы деревенек, обозы и шагающие около них мужики с засеребренными бородами…
Всю ночь в ушах колокольчики, скрип санных подрезов, ныряние по волнам и заунывные вскрики Ваньки Кудряшёва: «Иех, голубчики!» Потом остановка на постоялом, двухчасовый отдых и кормежка лошадей, и снова то же самое…
А к вечеру на другой день на снежном взгорье, под темным сосновым лесом, над окутанной снегами Сурой рассыпанные по снегу огоньки запрыгали, словно брошенные с небес звездочки:
— Ну вот и Алатырь — Бел-Камень видать! [182] — весело бросил Ванька Кудряшев и взвизгнул, ударив по пристяжкам: — Иех, милые!
182
Алатырь-камень, по древнерусским языческим поверьям, камень с выбитыми на нем письменами, в которых запечатлены законы языческого бога Сварога, упал с неба. В «Голубиной книге» рассказывается, что под Алатырь-камнем берут начало источники, несущие всему миру пропитание и исцеление, т. е. живая вода. Под камнем сокрыта вся сила земли Русской, а на Алатырь-камне сидит красна девица Заря и пробуждает мир от ночного сна.
И приударили лошадки, чуя конец далекого пути и теплую конюшню с овсом и сеном: только комья взбитого коваными ногами пристяжек снега в сани полетели…
Городок маленький, а как много подмигивающих огоньков! Точно звездочки прыгают по взгорью, скатываются вниз, ползут на высоту. После долгого пребывания в никудшевских сугробах как веселят душу эти приветливые, то желтоватые, то красноватые искорки! Так много людей. Все-таки есть с кем словом перекинуться: два врача, городской и земский, судебный следователь, городской судья, почтмейстер, путейский инженер или, как его здесь называют, — «водяной», лесничий, воинский начальник, учителя прогимназии, уездного училища, ветеринар, земский страховой агент — все это публика довольно интеллигентная, с «прогрессивным направлением мыслей», не считая служащих городской и земской управы, полицейских властей, духовенства, купечества, съезжающихся на зиму помещиков. Клуб общественный имеется, где люди сходятся, чтобы, приняв праздничный
Тетя Маша с мужем и обрадовались, и испугались приезду Павла Николаевича. Под Новый год семью бросил! Не произошло ли опять чего-нибудь «политического?»
— Освежиться маленько. Ну а кстати где-нибудь деньжонок призанять.
До полночи сидели за самоваром, семейные разговоры вели. Что и как там, в Никудышевке, в Замураевке?
— Ну, а что у вас тут, в Алатыре?
— А наш городской голова Тыркин не приезжал к тебе?
— Нет.
— Опять о железной дороге в Симбирск думают [183] у нас хлопотать! Так тебя хотят просить докладную записку составить. Ты по этой части собаку съел.
183
Работы по железнодорожному строительству на участке Свияжск — Алатырь были начаты в 1891 г. 29 августа 1893 г. открыто рабочее движение, и эта часть пути стала частью Московско-Казанской железнодорожной ветки.
Мечтать о железной дороге стали. Теперь, как зима, точно от всего мира оторваны, а тогда — рукой подать — Симбирск, Казань, Волга. Если ветка на Симбирск пройдет — непременно через Никудышевку. Земля сильно в цене поднимется. Может быть, и отчуждение частных владений… если через никудышевское имение пройдет. Это не то что мужикам за бесценок продавать! И алатырский дом, и место новую оценку приобретут. Тыркин двадцать тысяч предлагал, а тогда можно тысяч за пятьдесят продать. Около реки. Тут и пароходная пристань, да и вокзалу лучшего места не найдешь. Сто тысяч дадут! Машин муж, неслужащий дворянин на пенсии, когда-то прогрессивный мировой посредник, неудачно попытавшийся служить в земских начальниках (оказался неподходящим!), мог бы на постройке место получить. А вот, кстати, у них Егорушка весной Казанский университет кончает, врачом сделается.
— У тебя большие связи в земстве. Устрой его поближе!.. Земским врачом, Пашенька!
— Это можно, можно… А вот где бы тысчонку перехватить?
— Да попроси у Тыркина — не откажет тебе.
— Так-то так, да… уж больно противно кланяться.
— Так зачем же кланяться? Он за честь сочтет, что тебе одолжение сделает.
— Эти времена, тетушка, давно уже прошли.
Два дня Павел Николаевич никому в Алатыре носа не показывал. Жил инкогнито. Как вспомнит, что надо денег клянчить, так и завянет гордая душа. На третий решился в клубе побывать. Настоящий фурор произвел: все общество взбаламутил. Точно чудо увидали. Все в радостном волнении, трясут руки и поздравляют…
В чем дело? Павел Николаевич смущен и ничего не понимает. Дамы кокетничают и называют «счастливчиком». На клубной сцене ставили «Не было ни гроша, да вдруг алтын» [184] . До поднятия занавеса прошло не более десяти минут, в течение которых его мимолетно поздравляли и называли счастливчиком, а потом пришлось сесть на место и смотреть представление. Павел Николаевич заметил, что и сейчас на него публика таращится изумленными глазами.
В антракте разъяснилось: сегодня вернулся из Симбирска голова Тыркин и привез экстренный выпуск «Листка» [185] с опубликованием номеров тех билетов первого выигрышного займа [186] , на которые пали главные выигрыши. В сноске к одному выигрышу в двадцать пять тысяч рублей было напечатано жирным шрифтом с патриотической гордостью: «Этот выигрыш пал на билет нашего симбирца, бывшего члена земской управы П. Н. Кудышева».
184
«Не было ни гроша, да вдруг алтын»— пьеса (1872) А. Н. Островского.
185
Речь идет о газете «Симбирский справочный торгово-промышленный листок».
186
Имеется в виду механизм государственного займа, облигации которого размещаются по подписке среди населения, продаются через банки или сберегательные кассы, на бирже и с аукциона. По доходности займы делятся на процентные и выигрышные. Выигрыш по займу — форма выплаты доходов держателям облигаций государственных займов. Облигации, по которым выплачивается выигрыш, определяются в тиражах.