Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Это дело прошлое. Его тоже давно пора бросить, — согласился гость и поскрипел: — Кхе, кхе!
Потом моментальный вскид головы к потолку, словно там гость надеялся что-то отыскать, и потом глаза в глаза:
— Нам нужна помощь порядочных людей на одно серьезное дело. Вас я, Павел Николаевич, знаю со дней юности и… помню, что первым, кто решился войти в семью повешенного, была ваша мать…
Павел Николаевич стыдливо опустил глаза. Ему почудилось, что голос гостя задрожал. Вероятно, вспомнил несчастного брата. А гость сказал про мать и сделал паузу. Павел Николаевич встал, протянул руку и пожал руку гостя.
— Вы понимаете, что только к таким людям мы и можем обращаться, хотя бы без уверенности в успехе, но с глубоким убеждением, что тайна дела обеспечена…
— Да в чем дело? — спросил ласково и благородно Павел Николаевич.
—
Всем предыдущим Павел Николаевич был столь возвышен в собственных глазах, и так трудно было разочаровать гостя, который причислил его к тем немногим, к которым можно обращаться, оставаясь спокойным за тайну дела, что не поднялся язык спросить подробнее о типографии и людях, ее сооружающих. Да и не все ли ему равно? На мгновение только задумался о сумме, которую дать. Молча и решительно подошел к столу, выдвинул ящик и пошевырялся в бумажнике: тут десятки, одна сторублевка, а из соседнего отделения торчит пятисотрублевый билет. Дать сотню — мало соответствует и серьезности предприятия, и его собственной революционной ценности. Вытащил пятисотенный билет и, вручая гостю, пошутил:
— Лепта мытаря! [220]
Гость крепко пожал руку Павла Николаевича и не торопясь положил пожертвование в свой бумажник.
Благодарностей в таких случаях не требуется: люди исполняют свой долг.
И как только пятисотка перешла из бумажника Павла Николаевича в бумажник Владимира Ильича, напряженное состояние обеих душ исчезло и взаимоотношения как бы прочистились. Оба почувствовали себя удовлетворенными и совершенно независимыми друг от друга. Заговорили вдруг совсем с другой, более высокой ноты:
220
Мытарь — в библейских сказаниях — сборщик податей в Иудее; лепта — древнегреческая медная или бронзовая монета.
— А вы, Владимир Ильич, уже кандидат прав? Каким образом пролезли через все преграды? Ведь вы были, насколько мне помнится, исключены из университета без права продолжать образование?
— Разрешили сдать государственный экзамен экстерном. Беда теперь в том, что патрона не могу обрести. Никто не берет в помощники.
— Да неужели?
— Побаиваются.
— Да. Гражданская трусость у нас расцвела пышным цветом.
— Сперва все идет благоприятно, а как узнают, что — брат повешенного, — «дома нет». Прямо не отказывают, а измором берут. Если бы я имел право жить в Москве или Петербурге, другое дело, но пока я во всех смыслах еще только «кандидат прав».
Оба собеседника расхохотались.
— Даже такой столп провинциального либерализма, как казанский присяжный поверенный Рейнгардт [221] , редактор «Волжского вестника», личный друг Михайловского, посадивший в секретари редакции бывшего бунтаря Иванчина-Писарева [222] , — постыдно струсил.
— Да неужели?
Гость несколько раз кольнул «либеральную публику» мимоходом, как бы не допуская и мысли, что попутно эти колкости задевают вообще «либеральную честь», а потому и честь самого Павла Николаевича, и он почувствовал гражданскую неловкость:
221
РейнгардтНиколай Викторович (1842 — после 1905) — журналист, историк, социолог. Учился в Петербургском университете, в 1862 г. был выслан как политически неблагонадежный под надзор полиции в Петрозаводск, где служил столоначальником в Олонецком губернском правлении. В 1865 г. получил разрешение отправиться в Харьков, где окончил университет со степенью кандидата, в 1867 г. освобожден от надзора полиции. «Волжский вестник» редактировал в 1889–1904 гг. Автор работ: «Социальное и экономическое значение моды» (1889), «Женщина перед судом уголовным и судом истории» (1890), «Необходимая оборона» (1898), «Н. К. Михайловский и его труды» (1902), а также воспоминаний о В. Гаршине и Н. Чернышевском.
222
Иванчин-ПисаревАлександр
— Вы все-таки преувеличиваете, Владимир Ильич. В Самаре к кому-нибудь обращались?
— Нет, там не был.
— Вот видите. А между тем, если бы обратились к моему другу, присяжному поверенному Хардину [223] , я не сомневаюсь, что этот человек не струсил бы…
Разговор о трусости кончился тем, что Павел Николаевич дал гостю письмо в Самару к своему другу и тем восстановил, по крайней мере, свою честь, после чего возвысился в собственных глазах. Заметив, что гость с аппетитом жует белый хлеб, Павел Николаевич решил быть до конца джентльменом:
223
ХардинАндрей Николаевич (1842–1910) — адвокат, общественный деятель, теоретик шахмат. Учился в Казанском университете на юридическом факультете. В 1870 г. был выбран председателем Самарской губернской земской управы, но вскоре смещен с должности. Увлекался шахматами, участвовал в турнирах по переписке, занимался изучением дебютов, публиковал статьи в «Шахматном обозрении» и других специализированных изданиях. В 1889–1892 гг. среди участников шахматных турниров и консультационных партий, проводившихся в его доме в Самаре, был В. И. Ульянов, проходивший под его руководством адвокатскую практику и увлекшийся благодаря общению с ним шахматами.
— Я вас на одну минуточку оставлю…
Прошел на звук голосов к веранде. Вспорхнувшие, как воробьи от ястреба, обитатели дома снова слетелись, хотя не полностью. Думая, что всякая опасность миновала и что гость сюда не покажется, тетя Маша с мужем сидели на обычных местах: она в плетеном кресле с вышивкой, он в качалке с «Русскими ведомостями». Егорушка с Елевферием играли в шахматы. Земский врач Миляев, Зиночка с Ваней, Елена Владимировна и Сашенька с ребятами были в саду около качелей и гимнастики.
— Тетя Маша! Надо подкормить гостя! Он голодный!
Сказал и ушел. Тетя Маша бросила на стол вышивку и, вздохнувши, пошла распорядиться насчет «глазуньи-яичницы». Все думали, что яичница отправится в кабинет, и были застигнуты врасплох, когда Павел Николаевич ввел на веранду гостя. Маленькое замешательство. Тетя Маша намеревалась было нырнуть незаметно в дверь, но Павел Николаевич помешал:
— Ведь вы, кажется, знакомы? Марья Михайловна Алякринская… А это…
— Владимир Ильич Ульянов.
— Как же, как же… помню, знаю…
Поздоровалась и удрала.
— А это ее муж…
— Весьма приятно-с, Алякринский!
А сам в дверь.
— Мы знакомы! — произнес Елевферий и, заметив вопрос на лице гостя, пояснил: — Помните мою «схему двух путей революции»?
Елевферий утвердил полным именем свое «я», и гость вспомнил:
— Что же, когда будем хоругви поднимать? — спросил насмешливо.
— А время терпит. Над нами не каплет.
Егорушка не то со страхом, не то с благоговением принял протянутую гостем руку. Не сказал, кто он, а гость не поинтересовался этим. Подали яичницу, домашнюю ветчину, простоквашу. Гость развеселился, покушал и подсел к упорным шахматистам. Впутался сперва советами, а потом обыграл обоих.
Павел Николаевич заинтересовался. Он когда-то считался лучшим игроком в шахматном клубе Симбирска, но отстал и забросил любимую игру. Да не было в окружении и достойных противников.
— А ну-ка попробуем!.. Вы, кажется, недурно играете, Владимир Ильич…