Отчий дом
Шрифт:
Петр Николаевич опустил крышку пианино, приветливо улыбаясь, протянул руку:
— Здравствуйте, батарейцы!
— Здравия желаем, ваше благородие! — отчеканили Олейник и Васильев, вытягивая руки по швам. Поздороваться с поручиком за руку они не посмели, считая это недопустимым.
У празднично уставленного стола хлопотал денщик Петра Николаевича Федя Загоняйко, худощавый, невысокий солдат с очень подвижным лицом и быстрыми маленькими глазами.
Командир батареи встал, пригласил к столу:
— Прошу, прошу.
Олейник
— Никак не можно, ваше благородие!
— Сидеть за одним столом нам не положено по уставу.
Петр Николаевич разозлился:
— Вы читали плакат в прихожей? Чины остались на вешалке, здесь — товарищи по батарее. Садитесь! Ну!.. Обидеть меня хотите?
Олейник и Васильев несмело подсели к столу.
— Канонир Васильев, бомбардир-наводчик Олейник, развернуть батарею по фронту! — шутливо скомандовал Петр Николаевич и наполнил большие рюмки водкой. — В ознаменование производства вашего командира батареи в чин поручика — залпом! Огонь!
Все разом опрокинули в рот рюмки.
— Ха-ха-ха! — стоя в дверях, рассмеялась Наденька. — Ну, если вы и из пушек так дружно стреляете, быть вам нынче победителями!
— Дай бог! — вздохнул пожилой, с редкими, будто выеденными молью, усами канонир Васильев.
— Так и будэ! — с лихой торжественностью гаркнул Олейник и, устыдившись того, что голос его прозвучал слишком громко, вскочил и стал объяснять поручице: — У пушки самая что ни на есть наиглавнейшая часть — затвор. Сними его — и пушка не страшнее колодезного журавля. А в батарее, вашскородь, голова всему — командир. И вот… стало быть… с нашим Петром Николаевичем, извиняйте, с их благородием господином поручиком мы всей бригаде утрем нос!
— Это почему же именно мы? — не без удовольствия, сощурясь, спросил Петр Николаевич.
— Дозвольте сказать чистую правду, ваше благородие? — спросил Олейник.
— Говори, чудак ты эдакий! Разве я не учу вас всегда говорить и поступать правдиво?
Но тут неожиданно вмешался Васильев. Он взволнованно затеребил усы.
— Сядь, Олейник. Я годами постарше тебя и скажу, что думают все канониры, все бомбардиры-наводчики, все телефонисты батареи.
Об унтер-офицерах батареи — фейерверкерах Васильев умолчал: фейерверкеров солдаты не любили.
Наденька подошла к столу. Села, с интересом прислушиваясь и подкладывая батарейцам жареных омулей, ветчину, соленые грибы…
— Солдаты говорят: «Нашего Нестерова не заменят шестеро!» — продолжал Васильев. — Каждый видит, командир батареи с рядовыми обходится душевно, учит нас умело, и мы добром ответим…
Васильев сел, красный, с взмокшим от пота лицом, смущенный тем, что высказался так в присутствии поручика, и вместе с тем довольный, что передал думы всей батареи.
— Спасибо, братцы, — тихо проговорил Петр Николаевич и побледнел, — он всегда бледнел, когда волновался. — Спасибо! Дорого мне доброе слово солдата.
— Це святая правда! — воскликнул Олейник.
— Ну, а коли правда, то давайте выпьем еще по одной, — улыбнулся Петр Николаевич.
— А их высокоблагородие госпожа поручица чего ж с нами не выпьет? — осмелев, спросил Олейник.
На лице Наденьки потемнели коричневые пятна.
— Ей пить нельзя, — обласкав ее заботливым взглядом, сказал Петр Николаевич и тихо добавил: — ждем ребенка.
— Дай вам бог принести богатыря! — встав, пожелали солдаты.
— Илью Муромца! На меньшее не согласен! — захохотал Петр Николаевич. — Садитесь, братцы.
Все выпили за Илью Муромца. Наденька села к пианино.
— Споем, братцы? «Ревэ тай стогне Днипр широкий». Люблю в этой песне неохватную ширь… Ах, черт возьми, славная песня! — сказал Петр Николаевич. — Поет ее хорошо поручик Данила Георгиевич Гайдаренко. Да что-то не пришел он. Начинай, Диночка!
Наденька взяла несколько аккордов.
Раздался звонок. Петр Николаевич вышел в прихожую, открыл дверь. Перед ним стояли капитан Сегеркранц и Данила. Оба были увешаны свертками.
— Принимайте гостей, Петр Николаевич! — оживленно сказал Сегеркранц. — Надо обмыть погоны поручика, а не то заржавеют и тогда беда — будете поручиком до второго пришествия Христа!
В глазах Данилы сквозило выражение: «Извини, Петр. Он пристал по дороге, как банный лист. Ничего уж, брат, не поделаешь…»
Петр Николаевич улыбнулся этому выражению смятения и виноватости в глазах друга и громко проговорил:
— Чего же вы стоите? Проходите, пожалуйста.
Сегеркранц и Данила вошли.
— О! — изумленно воскликнул Сегеркранц. — «Чины оставлять за дверями». Это, собственно, как понимать?
Из гостиной вышла Наденька, и Сегеркранц ринулся целовать ручку.
— Надежда Рафаиловна! — играя глазами, говорил Сегеркранц. — Глядя на вас, невольно вспоминаешь романс «Как хороши, как свежи были розы»!.. Честное слово офицера, вы восхитительны! В офицерском собрании по вас соскучились. Все не могут забыть, как вы пели «Соловья». И правда, сколько в вас… очарования!
В это время солдаты, узнав по голосу капитана Сегеркранца, не на шутку испугались. Не за себя боялись они. Страшно было за поручика: как почетных гостей принимает у себя солдат батареи. Больше того, отдает нижним чинам предпочтение — сначала принял их, а потом уж офицеров. Как тут не закипеть спесивой Сегеркранцевой крови!
Васильев и Олейник выскочили в прихожую, едва не сбив с ног капитана Сегеркранца, стоявшего к ним спиной.
— Прощевайте пока, ваше благородие! — пробормотали они растерянно и, схватив шинели, опрометью кинулись к выходу, так что Петр Николаевич не успел и слова вымолвить.