Отчий дом
Шрифт:
— Ха-ха, — тоненько захихикал Васька Лузгин, — ну и что ей ответил генерал?
— Он сказал: «Корпус — не благотворительное заведение, сударыня. Мы и так содержим троих сыновей покойного Николая Федоровича».
— Врешь? — усомнился Лузгин, хотя круглое лицо его сияло.
— Клянусь честью. Преподавательница немецкого Анжелина Францевна говорила моей маман.
— Смотрите! — воскликнул вдруг Митин, но все уже увидали, как инспектор классов полковник Никонов остановил Данилку и Петю Нестерова.
—
Нестеров молчал, не зная, что сказать.
— Мы… вас… не заметили, господин полковник… — промолвил вконец перепуганный Данилка. Это еще больше подлило масла в огонь.
— Не заметили? Меня не заметили! Где же у вас глаза, господа? Извольте доложить офицеру-воспитателю о лишении вас отпуска на три воскресенья.
— Слушаюсь! — ответил Данилка и вслед за ним Петя Нестеров. — Доложить офицеру-воспитателю о лишении отпуска на три воскресенья. Разрешите идти?
— Ступайте!
Все кадеты, находившиеся в коридоре, замерли по стойке — смирно!
Когда полковник Никонов, или, как звали его кадеты «Три Никона» за его приверженность к тройному наказанию — трое суток карцера, либо три воскресенья без отпуска, или балл «три» за поведение, — спустился по лестнице в нижний этаж, Митин, Лузгин и Зарайский преувеличенно громко хохотали.
Петя Нестеров поглядел на них и, резким движением головы забросив назад светлые волосы, сказал своему другу Данилке:
— Не обращай внимания. Пойдем лучше вниз, в гимнастический зал.
Данилка был на голову ниже Пети, хотя обоим исполнилось по шестнадцати лет. С легкой руки Зарайского Данилку стали звать «хохлом», придавая этому унизительный смысл.
Хохол Данилка Напился горилки, На ведьме женился, С лешим породнился!— дразнили кадеты.
Данилка, вообще не робкий, чувствовал себя затравленным и самым последним в классе. Недавно вызвал его учитель русской словесности, туговатый на ухо старик Истомин:
— Ну-ка, прочитайте мне, великолепный, стихотворение Лермонтова «Ангел».
Когда Истомин бывал в хорошем расположении духа, он всех звал «великолепными».
Данилка, твердо выучив стихотворение, обернулся к классу и начал:
По небу полуночи ангел летел И тихую песню он пел…В это время «Жираф» сделал рожу и негромко проскандировал:
Хохол Данилка Напился горилки…Данилка
— Ну-с, дальше, великолепный, — пригласил Истомин, удивленный остановкой. Но Данилка молчал, вобрав голову в плечи.
— Коротка у вас память, великолепный!
Весь класс с трудом сдерживал хохот. «Жираф» спрятал голову под пюпитр парты и всем было видно, как дергались его плечи.
Данилка тщетно силился вспомнить продолжение стиха. Он не знал, как унять обиду.
— Садитесь, — недовольно проговорил Истомин. — В преддверии выпускных экзаменов не знать более двух строк Лермонтова!
Данилка со слезами на глазах пошел на свое место… Вдруг с задней парты, с «камчатки», поднялся Нестеров.
— Подлецы! — гневно воскликнул он, поглядев на «Жирафа» и Зарайского.
— Что ты сказал? — спросил Истомин. «Ты» предвещало резкую перемену настроения.
— Придержи язык за зубами! — негромко, но угрожающе бросил Зарайский.
— Я хочу сказать, — почти кричал Нестеров, — что недостойно издеваться над своим товарищем только за то, что он другой народности!
— Ка-акая чушь! — возмущенно пропел Истомин. — Кто издевается?
— Все! — крикнул Нестеров.
В это время прозвучала труба и «Великолепный» повел Петю к офицеру-воспитателю.
— Только уважая память покойного Николая Федоровича и отдавая должное твоему прилежанию в учении, не наказываю за проявленное сумасбродство, — сказал штабс-капитан, выслушав объяснение Пети. — Кстати, мне доложили, что вчера на второй обедне регент вывел тебя за ухо из церкви.
— Заступиться за товарища… когда… его незаслуженно обижают, вы называете сумасбродством!
— Кадет Нестеров! — вспыхнул штабс-капитан. — Ты дурно ведешь себя. Марш отсюда!..
После этого случая насмешки и подтрунивания над Данилкой стали еще более частыми. Третьего дня подняли по тревоге седьмой класс, и оказалось, что у Данилки исчез левый сапог. Так и пришлось ему встать в строй с одной босой ногой под вкрадчивый хохоток кадетов.
А сегодня Данилка рассказал своему другу, что Васька Лузгин вызвал его драться на кулаках.
— Когда? — спросил Петя, нахмурясь.
— Нынче же ночью, после отбоя. В уборной.
— Не ходи.
— Меня прозовут трусом… — пробормотал Данилка.
— О драке станет известно в корпусе и тебя исключат. За нас с тобой некому заступиться.
— Что же делать? — спросил Данилка, в отчаянии кося узкими черными глазами. Его лицо выражало растерянность и одновременно мрачную решимость. — Нет! Будь что будет, а я пойду.
— Брось петушиться! Потерпи. Осталось немного. А окончим корпус — посчитаемся с ними.