Отцы
Шрифт:
Солнце сияло на безоблачном небе, все цвело и зеленело вокруг. Там, внизу, в порту, люди сидели возле своих домов, болтали и курили, а здесь, в центре города, двигалась бесконечная траурная процессия. Кто же умер? Наверное, какой-нибудь сенатор или вообще известный в городе богач.
Хардекопф спросил у прохожего, стоявшего рядом с ним на краю тротуара: кого хоронят? И кто эти люди, которые идут за гробом?
— Социал-демократы, — ответил тот, сильно упирая на «о».
Хардекопф взглянул на прохожего с недоумением. Этот человек, конечно, подшутил над ним. Против социал-демократов издан «исключительный
Но вот он увидел знамя. Стоящий рядом человек обнажил голову. Хардекопф поспешно сорвал с головы шляпу. В самом деле, красное знамя, из пурпурного бархата! Хардекопф не мог прийти в себя от изумления. Возможно ли? Неужели?
Он прошел еще несколько шагов и обратился снова к какому-то прохожему, тоже обнажившему голову перед знаменем.
— Простите, пожалуйста, но я приезжий, только сегодня прибыл, не скажете ли вы мне: кто умер?
— Август Гейб, — отвечал прохожий.
Хардекопф никогда не слышал этого имени. Не сенатор ли? Но сенатора социал-демократы не станут провожать.
— Не можете ли вы мне сказать, кем он был, этот Август Гейб? Я не знаю такого. Буду вам очень признателен, если вы…
Незнакомец обернулся к нему и сказал:
— Это один из известнейших в Гамбурге социал-демократов.
Хардекопф кивнул на процессию.
— А… А это все — социал-демократы?
— Ну конечно, а кто же еще!
— Я тоже социал-демократ, — громко воскликнул Иоганн Хардекопф. — Я из Бохума, из Рурской области, а мне можно с ними?
И он присоединился к шествию. Это была, казалось Хардекопфу, не траурная процессия, а боевая демонстрация протеста против подлых преследований, свидетелем которых он был в других городах. О, он давно уже решил, что ни в какую Америку не поедет, а поселится в этом — и только в этом — городе.
Иоганн Хардекопф нашел себе работу на верфях Штюлькена. Год спустя и в Гамбурге, как и следовало ожидать, было введено чрезвычайное положение, и социал-демократическая партия была запрещена. Но сразу же, точно грибы после дождя, выросли всякого рода ферейны, союзы и общества. Это была форма самозащиты рабочих, которые после запрещения их партии стремились сохранить связь между собой. Возникали ферейны увеселительные, сберегательные, певческие, театральные, ферейны для самообразования, ферейны любителей ската и кеглей, общества содействия курильщикам трубок и общества по изучению солнечного затмения. Большинство этих организаций носило имена, ясно отражавшие убеждения их основателей и членов. Например: певческий ферейн — «Единодушие»; клуб любителей кеглей — «Tabula rasa»;[7] ферейн для самообразования — «В знании — сила»; ферейн любителей шахмат — «Мат королю». Сберегательный ферейн, одним из основателей которого был Иоганн Хардекопф, назвали «Майский цветок», в знак того, что старый социал-демократический дух и в этом новом обличий должен зеленеть и цвести, как месяц май.
6
По
— Простите, фройляйн, вас кто-нибудь ждет в ресторане? Я как раз иду туда и… мог бы передать…
Она подняла на него глаза.
— В ресторане? Нет, моя подруга, понимаете… мы уговорились встретиться здесь, а она не пришла, но… Может быть, вы проводите меня? Одной мне неудобно…
Иоганн Хардекопф — ему уже было за тридцать — густо покраснел. Он смущенно смотрел на девушку. Из-под маленькой, плоской, украшенной искусственными цветами соломенной шляпки на него простодушно глядели светло-серые глаза.
— Вас… С удовольствием провожу, — пробормотал он.
— Большое вам спасибо, — ответила она.
Хардекопф бросился к кассе и купил два билета. Она протянула ему деньги.
— Что вы, что вы, — запротестовал он горячо.
— Непременно, сударь, непременно возьмите, — настойчиво требовала она.
Он отказывался. Они заспорили. Тогда Хардекопф вдруг сорвался с места и ринулся в сад. Она догнала его и засеменила рядом. Так шли они между рядами столиков. Хардекопф, верно, налетел бы прямо на раковину оркестра, если бы девушка не остановила его, указав на свободный столик. Хардекопф беспрекословно последовал за ней. И вот они сидят друг против друга. Она повторила, улыбаясь:
— Большое, большое вам спасибо!
Хардекопф упорно смотрел на музыкантов, игравших какой-то бойкий военный марш, и только время от времени искоса бросал взгляд на свою соседку. Но когда она повернулась к оркестру, он решился получше рассмотреть ее. Она была мила. Очень живое, приятное лицо. Все на ней блистало чистотой. Простая батистовая блузка в голубой горошек, с высоким кружевным воротничком, туго обтягивала маленькую грудь и очень тонкую талию. Она, видимо, почувствовала на себе его взгляд и быстро обернулась. Хардекопф опять впился глазами в оркестр.
— Вы, верно, очень любите музыку? — спросила она. Впервые взгляды их встретились, и они долго не отводили глаз друг от друга.
— Очень, — ответил он.
— Я тоже, — сказала она. — Удивительное совпадение!
Хардекопф растерянно посмотрел на нее. Смущенно крутил он свой белокурый ус, не зная вдруг, куда девать глаза. Он усиленно размышлял над ее словами: «Удивительное совпадение»…
Хардекопф заказал пиво. Когда они подняли кружки, девушка сказала:
— Меня зовут Паулина.
Хардекопф ответил:
— Меня — Иоганн.
Она с удовольствием отхлебнула из своей кружки и, утирая рот тыльной стороной руки, сказала:
— Клянусь, такого вкусного пива никогда еще не пила.
Иоганн заказал еще по кружке.
На эстраду вынесли большую цифру семь.
— Что теперь? — живо спросила Паулина.
Иоганн стал листать программу, лежавшую на столике.
— Номер семь… Вот… Опять военный марш «Легкая кавалерия» композитора Зуппе.
— Какого композитора? — переспросила Паулина.