Отцы

Бредель Вилли

— Зуппе. Так здесь написано.

— Зуппе? Странная фамилия, вы не находите?^[8]

Оба рассмеялись и снова отхлебнули по доброму глотку.

— Хорошо здесь, — сказала Паулина, окидывая взглядом сад, освещенный разноцветными фонариками и любуясь летним густо-синим звездным небом.

— А этот Зуппе варит неплохую музыку, верно?

Само собой, они опять дружно рассмеялись, опять чокнулись и выпили.

— Еще по кружке пива? — предложил Иоганн.

— У меня уже голова кружится, — воскликнула, смеясь, Паулина.

— Ну, что вы, — сказал Иоганн, у которого давно уже «закружилась голова».

— Надеюсь, вы проводите меня домой, да?

7

Вскоре

Хардекопф ввел Паулину в «Майский цветок», и ферейн пришелся ей как нельзя более по душе. Тот, кто вступал в ферейн, становился частицей какого-то целого, приобретал знакомых и друзей, не был более одинок. Трудолюбие, скромность, бережливость и уравновешенность — всеми этими прекрасными свойствами Иоганн, по мнению Паулины, обязан был ферейну. Ревностнее, чем большинство новичков, принялась она откладывать деньги. Свои маленькие сбережения она доверчиво относила главному казначею «Майского цветка». Каждый пфенниг, который она могла сэкономить или выманить у Иоганна, перекочевывал в несгораемую кассу ферейна.

Осенью они поженились. Отец Паулины, долговязый, сухопарый рыбак, приехал из Бюзума познакомиться с зятем и поздравить молодую чету. Он выложил на свадебный стол пять двадцатимарковых золотых монет. Рыбу, которую он привез с собой, Паулина раздала соседям. Молодые супруги сняли во дворе многонаселенного дома на Штейнштрассе маленькую квартирку и в день свадьбы торжественно справили и новоселье. Гостями на свадьбе были отец Паулины, кое-кто из соседей и члены «Майского цветка».

Тихо и размеренно потекла жизнь. Иоганн Хардекопф работал уже не у Штюлькена, а на верфях «Блом и Фосс». Первого ребенка, девочку, родившуюся через год после их женитьбы, — что, по мнению фрау Паулины, было обязательным для всех порядочных людей, — назвали Фридой, в память умершей незадолго до того матери Хардекопфа. В следующем году родился мальчик, названный Эмилем, за ним последовали Людвиг и Отто, и, наконец, летом 1893 года родился младший сын, белокурый Фриц.

Жизнь Паулины Хардекопф протекала в семье и в сберегательном ферейне; жизнь ее мужа — на верфях, в семье и в том же ферейне.

Когда закон о социалистах был отменен и социал-демократическое движение вновь стало легальным, когда снова начали выходить партийные газеты и созываться предвыборные собрания, когда социал-демократы перестали быть в глазах закона преступниками, ферейны специального назначения, в их числе и «Майский цветок», можно было бы и распустить.

Немец охотно организует и очень неохотно разрушает свои творения. Основатели ферейна, строго придерживаясь указаний социал-демократической партии, создали легальный ферейн «Майский цветок». Правление было, так сказать, на короткой ноге с полицией, «Майский цветок» был занесен в официальный список ферейнов, был, таким образом, «зарегистрированным обществом» с собственным уставом, первый пункт которого гласил: «Ферейн «Майский цветок» ставит себе целью частые встречи его членов и насаждение бережливости, свойственной нашему народу». Правление ферейна, ежегодно избиравшееся общим собранием, было официально признанным «юридическим лицом», а члены ферейна, которые за десять лет политических преследований социалистов очень сблизились, действительно отводили душу на вечерах, гуляниях и экскурсиях, устраиваемых ферейном.

Было решено его сохранить. Политическая жизнь в нем, правда, все более оскудевала, все сводилось теперь к устройству всевозможных развлечений и насаждению бережливости.

Некоторые члены ферейна вскоре и вовсе отошли от политической работы в профессиональных союзах и в партии; ферейн поглощал почти весь их досуг. Хотя всем членам ферейна вменялось в обязанность состоять в

социал-демократической партии, однако со временем на это условие стали смотреть сквозь пальцы. И «Майский цветок» зажил самостоятельной жизнью.

Глава вторая

1

Карл Брентен познакомился со сберегательным ферейном «Майский цветок» уже в ту пору, когда политика окончательно выветрилась оттуда и на первый план выступили развлечения и увеселения. Войдя в ферейн в мае 1901 года, Карл Брентен очень скоро стал одним из его ревностных членов; но время от времени, когда на него, по выражению фрау Хардекопф, «стих находил», он брался за старое и кутил ночи напролет в обществе веселых собутыльников. Тем не менее именно Брентену ферейн обязан был происшедшими там переменами.

После короткой размолвки Карл помирился со всеми родными, кроме сестры Мими и брата Матиаса. Сестра Софи и муж ее Густав Штюрк, — с недавнего времени тоже социал-демократ, — владевший маленькой столярной мастерской на Рабуазах, вступили в сберегательный ферейн. Вслед за ними и другая сестра Карла, Лизбет, со своей старшей дочерью Алисой, жизнерадостным существом, настоящей Брентен, тоже стали членами «Майского цветка». Отец Алисы, Феликс, бывший товарищ Брентена по кутежам, сидел в тюрьме; он растратил деньги своего патрона и пустился во все тяжкие. Вскоре после памятного кутежа Карл порвал с Феликсом Штримелем: как Брентен и ожидал, ему пришлось одному уплатить за разбитое зеркало — хорошо еще, что в рассрочку на десять месяцев. Такой низости он простить не мог.

В ферейне «Майский цветок» Брентен познакомился с портным Паулем Папке, костюмером Гамбургского городского театра. Папке был почти на десять лет старше Брентена. Высокий, статный холостяк с самоуверенными манерами, с мефистофельской бородкой, весьма импонировал Брентену. Знакомство началось с совместного обхода всех кабаков на Репербан и перешло в дружбу, когда обоих выбрали в правление ферейна.

Пауль Папке был невероятный бахвал: каждое его слово, каждый жест были рассчитаны на то, чтобы выпятить себя, пустить пыль в глаза. Он проявлял необычайную осведомленность во всех вопросах, всегда все знал лучше всех. Мужчин он настойчиво предостерегал от двух опасностей: политики и женщин. А с женщинами разыгрывал джентльмена и был вежлив до приторности. О людях он судил не по речам и делам их, а по форме и строению рук и ушей.

— Посмотри-ка вон на того господина, у него очень интеллигентные руки, — нередко говорил он. И это должно было означать, что обладатель этих рук интеллигентный человек. Или, указывая на какую-нибудь женщину, замечал:

— У нее ушки поразительной формы, очень породистые.

Правда, для Папке она оставалась исчадием ада, как всякая женщина, но все-таки представляла собой сильную личность. Об этом говорили Папке ее уши. А природа не лжет.

Папке был и шутником. Случалось, что он в самом мирно настроенном обществе вдруг крикнет:

— Ты собака в моих глазах!

Когда присутствующие с удивлением оглядывались, они убеждались, что Папке и в самом деле имеет в виду собаку, которая, ничего не подозревая, идет рядом с хозяином. Иной раз Папке, закатывая глаза, скрипучим голосом начинал вдруг томно напевать: «Как холодна твоя рубашечка, дозволь ты мне согреть ее…»

Вскоре после отмены закона о социалистах Папке, в ту пору рабочий-портной, стал членом социал-демократической партии; но, поступив в Гамбургский городской театр, он отстранился от всякой политической работы и, вероятно, охотно вышел бы из партии, если бы не «Майский цветок», где он мог себя показать и где, как он выражался, нашел «девственное» поле деятельности.