Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие
Шрифт:
Говоря об «антииудаизме» о. Александра, Лёзов явно подталкивает нас к идее, достаточно популярной в определенных кругах: священника убили сионисты, и у них на то были все основания — что еще делать с человеком, инициировавшим массовое обращение евреев в православие? Таким образом, иудаистические штудии г. Лёзова не так уж безобидны: из них следуют взрывоопасные политические выводы.
Поглощая невероятный лёзовский коктейль, не сразу осознаешь, что имеешь дело не просто с квазинаучной хлестаковщиной, но с многослойной политической провокацией. Статья, состоящая из взаимонаправленных и не сходящихся тез, сбивает с толку и эмоционально вздергивает читателя. Опасность такого рода политической демагогии состоит в том, что она невротизирует людей, психологически дезорганизует их. Такой же эффект производят
Тема обращения евреев в христианство сверхделикатна. Она требует особо тактичного подхода и не терпит топорной работы (от слова «топор»). Она не может быть адекватно разрешена на страницах газеты. Однако Лёзов охотно берется за это и имеет на то причины. Не считая возможным вступать с ним в научную полемику, скажу лишь, что крещение российских евреев, достаточно массовое в последние десятилетия, знаменовало собой отход их не от иудаизма, но от атеизма, т. е. от духовного небытия. Христианство не есть этническая религия. По Лёзову же, религия — атрибут этноса, т. е. выводится она непосредственно из генов. Стало быть, еврей просто обязан быть иудаистом, ибо в противном случае он изменяет своей природе. Отсюда следует, что у евреев нет и не может быть христианского будущего.
Это очень похоже на соответствующие мифологемы специалистов по «сиономасонскому заговору», хотя их пафос Лёзов на первый взгляд не разделяет. Но стоит обратить внимание на то, что он, как и они, преднамеренно разжигает негативное отношение к евреям, принявшим христианство. Для части праворадикальной прессы характерно отождествление христианства и иудаизма. В этой ситуации Лёзов подключается к механизму злобы и отмщения в массовом радикальном антисемитском сознании.
Крещение евреев в России не было вызовом еврейству, как не было оно вызовом христианству. Оно увенчивало личный выбор человека, осознавшего, что «во Христе нет ни эллина, ни иудея». Никакого «иудеохристианства» православным людям из еврейской среды о. Александр не вменял: каждому предлагалась своя, уникальная свобода христианского служения и духовной самореализации. Он неоднократно говорил, что крещение не дает евреям каких-то преимуществ, но налагает на них дополнительную ответственность перед Богом. Наивный читатель может подумать, что о. Александр не принимал в лоно Церкви тех, кто добровольно и свободно хотел туда войти, но занимался покражей еврейских младенцев. Тот же кровавый навет, только в другом исполнении.
Вполне очевидно, что Лёзов ищет референтную группу, с помощью которой он хочет политически расти, а заодно и получить статус великого библеиста. Судя по всему, он надеется обрести ее в тех кругах на Западе, которые тяготеют к ортодоксальному раввинистическому иудаизму, принципиально не вступающему в диалог по теме крещеных евреев (считая крещение изменой иудаизму). Именно через них он стремится сделать научно–политическую карьеру как специалист в области иудаизма, толкующий библейские тексты, и как пламенный защитник евреев от посягательств христианских миссионеров. Но для того, чтобы получить искомое, надо принести очень существенную жертву. В качестве таковой и выбран о. Александр. Вряд ли, однако, лёзовская акция увенчается успехом. Люди на Западе достаточно просвещены, чтобы понять, что сдача определенной группы российских евреев не может служить серьезным основанием для политического роста претендента.
Лёзов выплеснул на страницы газеты свою внутреннюю тьму, и тьма сия велика есть. В сущности, он преследует ту же цель, что и троицкие «благовестники»: уничтожить о. Александра религиозно, идейно и научно–теоретически, дискредитировать его как священника, богослова и человека. Эта затея бессмысленна и неосуществима: уже поздно — вышли книги о. Александра, книги и фильмы о нем, фильмы с его участием. Достаточно прочесть, например, последнюю по времени издания его книгу — «Культура и духовное восхождение», чтобы обвинения Лёзова рассыпались в прах.
Сначала приписывая о. Александру свойства и намерения, вовсе ему не присущие, а потом торжественно развенчивая их, С. Лёзов устраивает чисто коровьевский сеанс «с полным разоблачением». Так кто же иллюзионист? Тот, кто на глазах изумленной публики с помощью «научных» пассов пытается внушить
Тень ветхозаветного персонажа
Последняя часть статьи подытоживает усилия автора по дискредитации своего противника и посвящена очернению о. Александра как писателя, христианского мыслителя и человека науки. Начинается она, как водится, по–хлестаковски: «Нет смысла опровергать фантастические утверждения «профессиональных духовных детей» о том, что А. Мень был одним из ведущих мыслителей современности, самостоятельным исследователем Библии и т. п.».
Тем не менее как раз это Лёзов и пытается опровергнуть (разумеется, «научно»). Аргументация нехитрая: нельзя продолжать традицию православной библеистики при отсутствии самой традиции, а создать собственную научную школу в этой области о. Александру было не под силу, — во-первых, потому, что он толком не усвоил «того, что сделано в мире», а во–вторых, потому, что «ему было чуждо научное мышление». В таких обстоятельствах о. Александру не оставалось ничего другого, как создать «иллюзию мысли, научного творчества… иллюзию православной библеистики» (эта набившая оскомину «иллюзия» — ключевое словечко, играющее роль универсальной отмычки к жизни и творчеству убиенного пастыря). Всё это понадобилось Лёзову для того, чтобы утвердить в общественном сознании распространенное в некоторых кругах мнение, что о. Александр был всего лишь популяризатором.
Поскольку православная библеистика «не существует», не существует ни Владимира Соловьева, ни Сергия Булгакова, ни Павла Флоренского, ни Михаила Поснова, ни Антона Глубоковского — никого. Это удобно, так как избавляет от необходимости заглядывать в их труды.
Нет надобности напоминать, сколько священнослужителей–ученых было в истории нашей страны. В каждую эпоху библейская культура требует своего, нового слова. В наши дни это слово было сказано о. Александром. Как богослов, он прежде всего библеист, с удивительно свежим взглядом на предмет своего исследования. Его комментарий к Библии, его книга «Как читать Библию», его статьи, посвященные Ветхому и Новому Завету, — образец православной теологии. Но его главный богословский труд — семитомный «Словарь по библиологии», «подобного которому нет нигде в мире» (прот. Виктор Потапов).
Когда словарь выйдет в свет, каждый читатель сможет прочесть разделы «Православная библеистика», «Русская библеистика», «Русская библейско–историческая школа», а кроме того, сотни статей, содержащих глубокий и оригинальный анализ всех книг Библии и творчества всех сколько-нибудь заметных христианских богословов (включая, естественно, протестантов). Этот уникальный труд окончательно хоронит легенду о популяризаторстве о. Александра и ставит его в ряд крупнейших богословов мира.
«Словарь по библиологии» — не только памятник библейской историографии, но и огромный материал для понимания библейских корней русской церковности, культуры, философии. Он свидетельствует и о колоссальной эрудиции автора, и о его верности православной богословской традиции.
Лёзов издевательски пишет, что о. Александр «стремился втиснуть христианство в узкие рамки дозволенного политической ситуацией и этосом РПЦ». Насчет «политической ситуации» всё уже ясно, что же до «этоса РПЦ», то здесь тоже вышла неувязка. Строгое следование иконописному канону не помешало Рублеву создать свою Троицу. Подобно этому, следование православной догматике не помешало о. Александру стать абсолютно независимым и в высшей степени оригинальным мыслителем, причем мыслителем вселенского масштаба (как бы неприятно это не было Лёзову). Он не только углубил и обновил философскую мысль, но и создал новый язык для исповедания веры. Философские воззрения о. Александра можно определить как христоцентрический персонализм, уходящий своими корнями в персонализм Нового Завета. Свобода как один из важнейших законов Духа была для него неразрывно связана с христианским провозвестием.