Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков
Шрифт:
Такая позиция, однако, не означает, что отец Александр считал науку абсолютно автономной от веры. «Отправной пункт науки всегда связан с верой», — замечал он, говоря о природе научных постулатов.
И ещё одна нерелигиозная тема, специфичная именно для четвёртого тома, интересна тем, что раскрывает для читателя политические убеждения самого отца Александра.
Сравнивая иерархические и демократические структуры полисов Древней Греции, автор даёт им такие определения: иерархическую структуру он рассматривает как унаследованную человеческим обществом ещё от животного мира, т. е. такую, в которой действуют те же законы. В демократическом же устройстве общества он видит чисто человеческие проявления и, следовательно, считает его более прогрессивным. К таким чисто человеческим явлениям он относит и религию, и человеческое творчество, и искусство, и науку. Таким образом, изобретение демократии попадает у отца Александра
Конечно, это не означает, что он идеализирует демократию. Идеальной она могла бы быть, по мысли отца Александра, только в том случае, если бы была образована идеальными людьми. И все-таки автор считает её лучшей из возможных политических структур, ибо «она меньше всего подавляет свободу личности». В другом месте он пишет: «Каковы бы ни были несовершенства демократии, свободно–правовой строй и в древности, и впоследствии показал себя как наиболее соответствующий достоинству и природе человека» [274] .
274
Там же, с. 190.
Последние слова сказаны отцом Александром в полемике с политическими взглядами Платона, который, как известно, был противником демократии.
Платону и его учителю Сократу в четвёртом томе уделена почти половина книги. Но из этих двух мыслителей отцу Александру, очевидно, ближе Сократ. Их роднит многое, например, отношение к истине не как к отвлечённому понятию, но как к тому, что требует «благоговейного и любовного подхода» [275] . И особенно ценной представляется для отца Александра бесконечная преданность Сократа небесной воле, «которая была источником его мужества и спокойной радости» [276] . А в конце своего рассказа о Сократе отец Александр даже утверждает, что «Сократово богословие стоит ближе к библейскому учению, чем все, чего достигла античная мысль до Сократа» [277] .
275
Там же, с. 130.
276
Там же, с. 162.
277
Там же, с. 142.
Что же касается Платона, то, несмотря на то, что для многих образованных греков и римлян Платон был проводником к Новому Завету, а христианское богословие часто использовало Платона, отец Александр не торопится отвести этому ученику Сократа почётное место среди «христиан до Христа». Он пишет, что «дела с Платоном обстоят куда сложнее, чем кажется на первый взгляд» [278] . Большое эссе о Платоне носит скорее критический характер.
Говоря о взглядах Платона, отец Александр предупреждает: «Идеализм таил в себе угрозу извращения христианства тем, что вносил в него идеи, глубоко ему чуждые». Что же это за чуждые идеи? Автор отмечает три главные угрозы в платонизме: «отвлечённый спиритуализм, родственный индийскому; пантеистическую струю и отсутствие духа свободы, без которого христианство немыслимо» [279] . Отец Александр также подчёркивает, что важнейшие ереси первых веков в той или иной мере были связаны с платоновским идеализмом и отрицанием ценностей земного, плотского начала. Эта критика касается философии, что же говорить о политических взглядах Платона, которые, как известно, не принимались даже многими его почитателями.
278
Там же, с. 166.
279
Там же, с. 166.
Сам же автор в привязанности Платона к иерархическому строю видит наследие магических представлений, где род, племя, народ ставились выше личности. А ведь лучшие завоевания культуры родились именно в борьбе за человека, т. е. на путях противления «родовому» наследию [280] . Если Платон был убеждён в правомерности навязанного добра и насильственного спасения людей, то для отца Александра совершенно очевидно, что «добро без свободы неизбежно оборачивается злом» [281] .
280
Там
281
Там же, с. 197.
Есть, пожалуй, только одно общее качество у двух великих мыслителей. Их обоих можно назвать «мыслителями–художниками».
Да, нельзя назвать отца Александра платоником, и в этом он принципиально отличается от своего духовного учителя Вл. Соловьева. Возможно в этом отличии содержится ключ к пониманию того, почему отцу Александру промыслом Божиим было разрешено сделать то, что не удалось Вл. Соловьеву. Их взгляды на историю религии коренным образом расходятся: взгляд христианина–платоника и христианина–персоналиста.
Итак, все попытки искать истину, о которых мы узнаем на страницах четвёртого тома, не могли, по мысли отца Александра, удовлетворить настоящую тягу к вере. Хотя он отдаёт дань уважения той культурной подготовке человечества, которую дала миру Греция, греческий язык, всё то, что создало условия, необходимые для того, чтобы встретить апостолов, принёсших на эту землю «свет Нового Завета», тем не менее «человек, искавший живую веру, не мог удовлетвориться отвлечённой метафизикой», — заключает автор.
Но вот в это же самое время в другом месте, в Израиле, зазвучал голос пророков, обращённый к конкретному человеку и возвещающий о Боге живом…
Пятый том «Истории религий» отца Александра посвящён пророкам Ветхого Завета и называется «Вестники Царства Божия».
Кем обычно считают пророков? Чаще всего — провидцами, предсказателями будущего, а также теми, кто предвидел приход Иисуса Христа.
Но для автора шеститомника главный смысл служения пророков раскрывается прежде всего в свете Евангельского Откровения, ибо они были его предтечами. «Пролагая путь Богочеловеку, — пишет отец Александр, — они возвещали высокое религиозное учение, которое хотя и несравнимо с полнотой Евангелия, тем не менее остаётся жизненным даже в наши дни» [282] .
282
Мень А. Вестники Царства Божия. М., 1992, с. 8.
Именно в этом причина того, почему пятый том стал у отца Александра центральным во всей «Истории религий». Эта книга завершает внутренний цикл шеститомника, посвящённый «осевому» историческому времени и Великим Учителям. Работа над этой книгой потребовала от отца Александра более всего времени и сил, возможно, из-за того, что автор чувствовал особую ответственность перед этой задачей, а может быть, из-за того, что по его словам, в семье духовных вождей человечества, действующих приблизительно в одно и то же время, «пророки стоят особняком» [283] . Писал батюшка эту книгу несколько лет, по ходу дела хорошо изучил древнееврейский язык, и все переводы ветхозаветных текстов в книге сделаны им самим.
283
Там же, с. 9.
Пятый том (так же, как и шестой) по стилю существенно отличается от предыдущих книг религиозной эпопеи. Если предыдущие тома — это преимущественно статичные картины, то повествование пятого тома насыщено поистине кинематографической динамикой. Перед читателем проходят перемещения народов, движения войск, он видит осады городов, заговоры правителей, строительство крепостей, торжественные богослужения. Безусловно, пятый том — один из наиболее сильных в литературном отношении.
И ещё одна особенность повести о пророках: если в остальных томах автор раскрывает свой замысел, в основном, через личные портреты гениев — мыслителей, основателей религий, то в этой книге перед нами проходит целая плеяда проповедников, «сменяющих друг друга на протяжении столетий» [284] . Но, сменяя друг друга, пророки не зачёркивали религиозный опыт предшественников. Взятые в совокупности, различные аспекты проповеди пророков создают стереоскопическую картину или, как говорил отец Александр, «единый образ Сущего» [285] . Разглядеть этот бесконечно любимый Образ самому и дать прикоснуться к нему читателю — вот та сверхзадача, которую ставит перед собой отец Александр в пятом томе.
284
Там же, с. 10.
285
Там же, с. 12.