Отец Кристины-Альберты
Шрифт:
Откуда он знает, что этот погибший континент действительно существовал?
— Кха-кха, — сказал он с легкой улыбкой причастного тайнам, — изучал его много лет.
— Но где доказательства? — спросила неряшливая девица.
— Их немыслимое изобилие, они не поддаются пересказу. Убедительнейшие. Самые разные. У Платона очень много. Незавершенный фрагмент. Множество книг написано. Много надписей в Египте.
— А какими они были? — спросила неряшливая девушка.
— Совершенно удивительными, барышня, — сказал мистер Примби. — Кха-кха. Совершенно
— Философии, полагаю, пруд пруди? — спросил с набитым ртом молодой человек из соседней студии.
— То, что нам известно, лишь отрывки, — сказал мистер Примби. — Лишь отрывки.
— А как они одевались?
— Кха-кха. В одеяния. Белые одеяния. Очень величавые. Голубые… лазурные, когда творили правосудие. Это нам сообщает Платон.
— Летать они умели?
— В принципе. Но не практиковали.
— Автомобили? И все такое прочее?
— Если хотели. Но катаниям предпочитались медитации. Мы живем… в веке перехода, кха-кха.
— И затем все пшикнуло? — сказал молодой человек из соседней студии. — Ушло под воду и все такое прочее. Какое назидание!
— Это не должно было произойти обязательно, — загадочно сказал мистер Примби. И смутно уловил скептицизм.
— Нет ни единого доказательства, что в Атлантическом океане существовал материк, — говорил мистер Тедди Уинтертон Кристине-Альберте, — по крайней мере за тридцать миллионов лет до возникновения человечества. Океанские впадины восходят к мезозойской эре.
Мистер Примби уловил бы эти слова, но тут неряшливая девушка внезапно спросила, не думает ли он, что свастика — это символ, заимствованный с Атлантиды. Она спросила, а что, собственно, означает свастика — ей всегда хотелось это узнать, и он стал сдержанным и таинственным. Ей хотелось услышать побольше об одежде этого исчезнувшего мира, его общественном устройстве и обычаях, о его религии. Были ли женщины равноправными гражданками. Бесспорно, в этой компании она проявляла наибольшую и живейшую любознательность. Сребровласый человек словно бы посмеивался про себя.
Остальная компания уклонилась от темы, занявшись обсуждением вопроса, не отправиться ли на Бал Искусств в Челси под видом визитеров из погибшей Атлантиды. Многие их идеи мистер Примби находил банальными и пошлыми.
— Предоставьте нам неограниченную свободу, — сказал Гарольд Крам. — Мы могли бы изобрести оружие… обзавестись крыльями, если захотим. Магические карбункулы на наших щитах… расписанных золотом. Загадочные книги и таблицы. И особая завывающая барабанящая музыка — мья, мья, мья.
Он сморщил лицо и испустил нелепое мычание, иллюстрируя свое намерение, и покрутил пальцами в дополнение эффекта.
Бессмысленно спорить с таким фантастическим невежеством. Однако смуглую неряшливую девушку и кроткого мужчину с серебряными волосами мистер Примби продолжал негромко просвещать из-под завесы своих усов.
— Но откуда все это известно? — не отступала смуглая девица. — В Британском музее нет ничего.
— Вы забываете, — сказал мистер Примби. — Кха-кха, вольных каменщиков. Внутренние
Он говорил, но и осознавал, что между Кристиной-Альбертой и Уинтертоном что-то происходит. Вначале казалось, что это не имеет ни малейшего значения и является просто частью общей необычности этого обеда, но затем обрело огромное значение. Он увидел, что кулачок Кристины-Альберты лежит на столе, и внезапно рука Уинтертона накрыла его. Она отдернула руку. Что-то шепотом, и ее рука возвратилась. Еще миг — и руки оказались на расстоянии в пять дюймов, будто ничего и не было.
Он, вероятно, забыл бы это внезапное вторжение Кристины-Альберты в его внимание, если бы на стадии десерта не произошло еще кое-что. Представления Поппинетти о десерте воплощались в своего рода лотерее из грецких орехов — находя несгнивший, вы выигрывали, — комьев слипшихся, мятых фиников и полдесятка стойких яблок. Общество же засыпало стол ореховой скорлупой и позеленевшим, почерневшим и гнилостно-желтым ее содержимым, когда взор мистера Примби уловил второй упомянутый выше эпизод. Он увидел, как Тедди Уинтертон легонько провел ладонью по руке Кристины-Альберты до локтя. И рука по локоть не отдернулась.
В тот момент все громко говорили, и мистер Примби подумал было, что видел это только он один, но тут он поймал знающее выражение на лице сребровласого мужчины. Все было каким-то спутанным, и это кьянти — хотя оно и не пьянило вовсе — заставляло окружающее немножко плавать, но мистер Примби почему-то твердо знал, что сребровласый мужчина тоже заметил эту фамильярность исподтишка и что он тоже в целом ее не одобряет.
Следует ли обратить внимание? Следует ли сказать что-то? Пожалуй, потом. Пожалуй, когда они останутся вдвоем, можно будет спокойно спросить у нее: «Ты и этот молодой человек, Уинтертон, вы помолвлены?»
— Немножко слишком, — сказал мистер Примби, встретившись взглядом с сребровласым мужчиной. — Мне такое не по вкусу.
— Разумеется, — сказал сребровласый.
— Я с ней поговорю.
— Тут вы совершенно правы, — горячо сказал сребровласый. Очень положительный человек.
Шорохи, шелест, скрип отодвигаемых стульев. Поппинетти, повычисляв в блокнотике, подошел за деньгами.
— Я заплачу за нас, папочка, — сказала Кристина-Альберта. — Сочтемся потом.
Поппинетти в поклоне. Поппинетти справа от мистера Примби и слева от мистера Примби; несколько Поппинетти кланяются. Поппинетти энергично вручают шляпы и прочее. Поппинетти, куда ни повернись. Ресторан слегка вращается. Что, это кьянти оказалось крепче, чем давали понять мистеру Примби? Сколько-то Поппинетти открывают сколько-то дверей и говорят всякие вежливости. Выбрать дверь нелегко. Правильная с первого же раза! На улицу. Мимо проходят люди. Едут такси. И ни одного Поппинетти. Однако девушка не должна разрешать молодому человеку гладить себя по руке до локтя, когда это могут увидеть все. Это некорректно. Надо что-то сказать. Что-то тактичное.