Отечества крылатые сыны
Шрифт:
Все чаще появлялось у меня неодолимое желание обратиться к командиру с просьбой о предоставлении краткосрочного отпуска. Не для отдыха, конечно. Во время войны о таких вещах речь не шла. Но уж очень хотелось поехать в Запорожскую область, узнать о судьбе отца, сестер, родственников.
Пользуясь временным затишьем на фронтах, когда напряжение боевой работы несколько спало, после долгих колебаний я все же обратился к командиру полка с просьбой об отпуске. Николай Михайлович Кичин с пониманием выслушал меня и сказал, что он не возражает, но этот вопрос надо согласовать с командиром дивизии. «Батя» разрешил мне поехать в родные края.
Железная
Иду к центру города. Там до войны жила старшая сестра Екатерина. Вот и улица Советская, но и она неузнаваема. Дом сестры разрушен, как и все другие. Кучей громоздятся повалившиеся стены, битая черепица. Стою во дворе и не знаю, что делать. Словно из-под земли появляется сестра, спешит навстречу. В глазах слезы радости и непоправимого горя. Обнимаемся. Долго молчим. Прибежали племянники Павлик и Надюшка, прижимаются к реглану. Сразу узнали меня, хотя не виделись мы много лет. Дети заметно подросли.
– А где же старшая, Галина? Где твой муж Николай?
– с нетерпением спрашиваю.
Немного успокоившись, сестра начала рассказывать:
– Нет у нас больше с тобой дорогого отца. Расстреляли немцы. Выдал его кулак Андрей Пересада, вернувшийся из ссылки. Нет и Галины, вывезли ее немцы на каторгу в Германию еще в 1941 году. А Николай сейчас в Красной Армии. Воюет на передовой. Участвовал в боях на реке Молочной. Туда многие токмачане ушли по призыву, а больше - добровольно. Вот и Павлушка просится на фронт, но я не пускаю - нет еще и семнадцати. Грозится убежать…
Подтвердились мои наихудшие опасения. Погиб отец от рук оккупантов и их прислужников. Я едва понимал, о чем продолжала рассказывать сестра. [189]
– А дом наш немцы разрушили уже после освобождения Большого Токмака. Налетело много самолетов, и начали они, словно варвары, бомбить беззащитный город. После налета мы насчитали свыше десяти воронок от бомб только в нашем маленьком дворе. Хорошо, что в это время нас не было дома - спрятались в подвале школы. Теперь живем в землянке. И не мы одни… А ты, братик, уже капитан!
– сказала сестра, с гордостью рассматривая боевые награды у меня на груди.
– Мы очень волновались и переживали за тебя. А когда после освобождения на аэродроме сели наши истребители, мы бегали смотреть на них, надеялись что-нибудь узнать о тебе. Недавно они перелетели на другой аэродром. Зато вот ты перед нами - целый и невредимый.
На следующий день председатель горсовета предоставил мне свой единственный транспорт - двуколку, запряженную парой гнедых коней. Уже начался декабрь, но стояла еще теплая для этой поры погода. Ежедневно шли дожди, и земля превратилась в настоящее месиво, которое делает дороги Юга Украины непроезжими. Я отправился в Юхимовку. Мы ехали степью, почти совсем не вспаханной, не засеянной, укрытой перекати-поле. Разговорились с кучером. Он местный немец Иоганн Эзепреен.
– Но чаще зовут меня Егором, - говорил возница.
– Я тут родился, вырос, учился и работал. У нас с женой трое детей. Они учились в нашей советской школе. Вся моя семья добросовестно трудилась на Большетокмакском заводе «Красный прогресс».
– Как же отнеслись к вам оккупационные власти? Они же знали, что вы немец?
– Конечно, знали. Требовали активного сотрудничества [190]
Из- за бугра показалась Юхимовка, построенная на моих глазах в годы незабываемого детства. Здесь я рос, ходил в школу, занимался спортом, работал вместе со взрослыми, выращивал на щедром черноземе пшеницу, кукурузу, подсолнечник. Здесь встретился с первой любовью и познал первую тяжелую утрату -умерла моя добрая, сильная, хорошая мама, родившая и воспитавшая десять детей. Как бы радовалась она сегодня, встретив своего самого младшего сына - авиатора, капитана!…
Село лежит в руинах. Отцовского дома нет. Рядом с развалинами - стволы обгоревшей акации, порубленные кусты сирени. Многие хаты без крыш. Вместо них тоскливо смотрят в небо закопченные дымари…
Оглядел я пустующий двор, прошел мимо варварски срубленных фашистами деревьев сада, к речушке. На ее берегу когда-то был стадион, построенный комсомольцами в дни субботников. На этом стадионе мы играли в футбол, занимались легкой атлетикой, сдавали нормы на значок ГТО. В зимние дни катались на коньках по тонкому льду реки, спускались на санках с ее крутого, высокого берега, примыкающего к нашему саду…
Ничего этого теперь нет: стадион превратился в пустырь, сад безжалостно вырубили немцы, пересохла река Курушан.
С тяжелым сердцем вернулся я к разрушенному дому и долго стоял возле него. И когда, несколько позже, я прочел стихотворение Михаила Исаковского [191] «Враги сожгли родную хату…», мне показалось, что речь в нем идет именно о доме моего отца:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Эти слова, взывавшие к священной мести, запомнились мне на всю жизнь…
Встретили меня сестры Евдокия, Агафия и жена брата Феодосия - Александра. Они рассказали о большом горе, которое принесли в Юхимовку фашисты.
…Закончив уборку урожая 1941 года, наш отец наконец-то собрался в дорогу. Надо было спешить, враг приближался к Мелитополю. Уже была слышна артиллерийская канонада. В ночное время западный небосклон краснел от пожаров. Вместе с колхозным активом отец выезжал на восток. Говорил дочкам: «Доберемся в Донецкую область, а потом поеду к сыну в Бузулук». На подводах ехали женщины и дети. Увозили колхозное имущество, угоняли скот. С отцом поехала и моя сестра Шура, жена секретаря Полтавского горкома комсомола Михаила Шульги. С нею два маленьких сына, им всего по два-три года. За несколько дней добрались до станции Волноваха, в Донбассе. Казалось, что опасность осталась позади, но неожиданно для всех впереди появились гитлеровские войска, рвавшиеся к побережью Азовского моря. Оккупанты повернули колхозный обоз и под конвоем направили в Юхимовку.
Больше месяца нашего отца никто не трогал. Но после Октябрьских праздников, тайком отмеченных колхозниками, в селе появился бывший кулак Андрей Пересада. Немцы сразу же назначили его старостой. [192] Чтобы выслужиться перед захватчиками, ои выдал им нашего отца и других активистов. Гестаповцы увезли всех в Мелитополь и там расстреляли…
Большое горе обрушилось на советских людей. Не обошло оно и моих родных. У сестры Евдокии из трех детей осталась только старшенькая, Люба. Сын Григорий погиб в тяжелых боях под Керчью. Дочку Катю, подростка, отправили на каторгу в Германию. Жена Феодосия - Александра потеряла связь с мужем, ушедшим на фронт в начале войны. Что с ним, где он - неизвестно. На руках у невестки остались три сына-малыша.