Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра
Шрифт:
Речь вовсе не о том, что и великим людям свойственно отдавать дань мечте, — это только одна сторона утопического мышления и вопреки распространенному убеждению не самая главная. Серьезней то, что утописты в своей системе социальных воззрений первыми использовали способность человеческого разума предвидеть будущее. Нам скажут: так то утописты, да еще великие… Но давно ли Герберт Уэллс воспринимался лишь как автор научно-фантастических романов, предназначенных чуть ли не для детского чтения? Ныне его пророчества, как показал в своей книге «Герберт Уэллс» Ю.Каргалицкий, вошли сокровищницу мировой философской мысли. Советские жюльверноведы К.Андреев и Е.Брандис раскрыли примечательный социально-утопический подтекст знаменитой серии «Необыкновенных путешествий». Точно так же, как исторически менялись жанры фантастической литературы, углублялось и её восприятие. На памяти нашего поколения художественная фантастика, скажем, «Туманности Андромеды» или «Соляриса» поднялась в сознании читателя на уровень философского предвосхищения будущего. Ускорение подобных трансформаций по-своему отражает утверждение в массовом сознании нашего века прогностического типа мышления, который прежде называли утопическим. Он самым тесным образом — и, прежде всего, гносеологически связан с коммунистической доктриной, призванной преобразовать мир для человека, и служит
337
А. Стругацкий, Б.Стругацкий - Фантастика - литература. / Сб.: О литературе для детей, вып.10. // Л.: 1965, с. 137.
338
А.Стругацкий, Б.Стругацкий - Фантастика - литература.
Поэтому задача заключается в том, чтобы видя фантастику «в общем потоке», выделить ее особенность. Современная фантастическая литература осуществляет как бы принцип дополнительности в гносеологиической системе реализма. В силу быстротечности процессов, совершающихся в научно-технической сфере, фантастика чаще имеет дело с намечающимися тенденциями, чем с устоявшимися закономерностями, — именно отсюда в ней преобладание рационалистической поэтики предвидений, способных охватывать текущие перемены, над условно-поэтической образностью.
Вокруг проблем метода современной фантастики шли и продолжают идти острые споры. Даже сегодня еще не так-то просто понять, что в заповедную область искусства ныне закономерно вторгаются не одни только внешние атрибуты науки, но сам принцип научного мышления. Тем удивительней прозорливое предсказание неизбежности этого процесса, оставленное нам братьями Гонкур.
Ревностные адепты человековедения, они не побоялись противопоставить человеку «вещь», этот плод промышленной цивилизации, как законный предмет художественного исследования. А ведь и сегодня, спустя сто двадцать лет, сама подобная постановка вопроса шокирует даже иных сторонников фантастики, о противниках и говорить нечего. «Меня удивляет, — написал один из участников дискуссии в „Литературной газете”, — когда в споре о фантастике противопоставляются люди и техника. Ведь фантастическая литература — это не техническая литература! Это прежде всего литература о человеке, о долге, чести, страхе, любви и т.д., о человеческих чувствах, а не о реакторах и звездолетах…» [339] Стало быть, о человеческом творческом разуме, о его плодах — во вторую очередь; стало быть художественная литература вообще ограничена одним только миром человеческих чувств? Случайна ли эта обмолвка? Откроем статью тонкого и чуткого критика-фантастоведа В.Ревича и проследим, сколь изящно он отвечает на вопрос М.Лазарева: «Хотелось бы услышать ясный ответ: на какой основе возможна нынче фантастика, кроме научной?» [340] «Фантастика, — говорит В.Ревич, — возможна на одной основе: на художественной. Произведениям же „чисто” научной фантастики я, признавая существование (!), отказывают в праве называться художественной литературой. Или техницизм, или человековедение. Приходится выбирать». [341] А так как не известно, каким конкретным произведениям «отказывает» критик (может быть, «Борьбе миров» Г.Уэллса, «Двадцать тысяч лье под водой» Ж.Верна, «Человеку-амфибии» А.Беляева, «Возвращению со звезд» С.Лема, «Возвращению» или «Далекой радуге» А. и Б.Стругацких?), то жупел «техницизма» обращается против самого принципа научности.
339
Л.Яйленко - Не противопоставлять. // Лит. газета, 1973, 25 июля.
340
В кн.: О литературе для детей, вып.10. с.203.
341
В.Ревич - Реализм фантастики: Полемические заметки. / Сб.: Фантастика-68. // М.: Мол. гвардия, 1969. с.279.
Если бы речь шла о нефантастической литературе, то ложность альтернативы: или художественное мастерство, или жизненная правда — все бы была очевидна. Когда же доходит до фантастики, то научность, являющуюся эквивалентом реализма, превращают в синоним техницизма, а художественность «смело» отождествляют с человековедением, которое затем последовательно сводят к изображению эмоционального мира. Будто бы изображение возможных социально-психологических последствий воображаемого открытия заведомо антихудожественно только потому, что касается страстей, которые вызваны «техницизмом»! А ведь в наш век, пожалуй, уже невозможно указать ту область, где бы человеческое сознание было свободно от огромного воздействия научно-технической среды.
Какое-то
342
А.Стругацкий, Б.Стругацкий - Давайте думать о будущем. // Лит. газета, 1970, 4 февр.
Звучит действительно странновато, но не в этом дело. Эта оптимистическая картина всемирного сосуществования многоразличных направлений и жанров не вызвала бы возражения, если бы Стругацкие тут же не противопоставили фантастике научной свою «реалистическую», а попросту говоря, условно-поэтическую. Ибо, по их словам, эта последняя «пребудет вовеки», тогда как, короткая жизнь научной фантастики якобы предопределена отрезком исторического времени, в течение которого «развитие естественных наук достигнет стадии насыщения и интересы общества переместятся в другую область». [343]
343
А.Стругацкий, Б.Стругацкий - Давайте думать о будущем.
Гипотеза насчет «насыщения естествознанием» существует. Возможно, чисто технологической фантастике в самом деле суждено когда-нибудь зачахнуть. Но наступит ли год или столетие, когда человечество настолько пресытится знанием самого себя, что художественному человековедению ничего не останется, как погрузиться в свои «вечные» приемы? И как тут быть с мнением классиков — от Тургенева до Чехова и Горького, — что поэтика (приемы!), например, литературного пейзажа уже претерпевает изменение под воздействием научного мироотношения?
Оставим, однако, прогнозы и вернемся к нынешнему состоянию литературы. Стругацкие ничего не говорят о социальной научной фантастике, словно ее не существует. Ей они просто не нашли места в своей «всеобъемлющей» системе направлений и жанров. А между тем именно для нее обоснованность допущений имеет в наше время исключительное значение. Как справедливо пишет социолог З.Файнбург, мера достоверности, мера научности фантастических гипотез есть мера прогрессивности социально-фантастического произведения. [344] Истина старая — еще А.Беляев подчеркивал, что «социальная часть советских научно-фантастических произведений должна иметь такое же научное основание, как и часть научно-техническая». [345]
344
З.Файнбург - Современное общество и НФ. // Вопросы философии, 1967, № 6. с.35.
345
А.Беляев - Создадим советскую НФ. // Дет. литература, 1938, №15/16. с.6.
Ясно, разумеется, что художественному «человековедению» противопоказана логическая жесткость научного прогноза, ясно, что при художественном прогнозировании внеличное, научно-объективное допущение сочетается с неизбежным для искусства, с его субъективностью, условно-поэтическим. Но не странно ли, когда первое вообще вытесняют вторым, когда сам метод фантастики низводят до простого условно-поэтического приема? Не странно ли, что для иных современных сторонников фантастической литературы даже научная фантастика — лишь прием, позволяющий поставить героев, в необычные обстоятельства, позволяющие глубже раскрыть мир героев, [346] тогда как уже для братьев Гонкур, заставших первые, младенческие шаги научно-фантастической литературы, было очевидно, что она предполагает принципиально новую методологическую систему? Они безо всякой иронии полагали плодотворным для будущего искусства «поверить алгеброй гармонию». Во внеличном начале фантастической литературы нового времени они гениально угадали возможности обогащения реализма. В их несколько полемичном противопоставлении — разума чувству, вещи человеку — заложена была вера в созданную этим разумом «вторую природу» (выражение М. Горького). И, с другой стороны, сколь удивительное для нашего века недоверие к плодам этого разума, какое стихийное отчуждение от него угадывается в современных противопоставлениях обратного толка!
346
Л.Яйленко - Не противопоставлять. // Лит. газета, 1973, 25 июля.
Не будем, однако, торопиться с выводами. Эмоциональное противопоставление человека как высшей цели искусства «машине» как символу научно-технического прогресса — это слишком распространенная сегодня позиция, чтобы ее можно было объяснить одной только консервативностью суждений. Вернемся в этой связи к дискуссии в «Литературной газете», о которой мы упоминали в начале. Тему ее прояснил первый же отклик на диалог Ю.Кагарлицкого с Е.Парновым, который назывался: «Болезни роста — не кризис». [347] О каких болезнях, о каком кризисе шла речь? Участники дискуссии ссылались на два ряда симптомов — внешний и внутренний. Посмотрим сначала на первый. «Сейчас, — говорил Ю.Кагарлицкий, — на Западе много пишут о кризисе научно-фантастического жанра: упали тиражи журналов, занимающихся фантастикой, резко сократилось число самых этих журналов. Читатель, наверно, устал от массового „чтива”, которое ему преподносится под видом новинок». [348]
347
Ю.Кагарлицкий, Е.Парнов - Фантастика вчера, сегодня, завтра. // Лит. газета, 197З, 23 мая.
348
Там же.