Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра
Шрифт:
Ход мысли Т.Чернышёвой любопытен еще и тем, что воздействие фантастики на научную дискуссии об осуществимости проектов звездолетов выступает доказательством «мифологичности» самой этой дискуссии. Она пишет: «…если в научных, а чаще в популярных работах оценке этих проектов (как правило, отрицательной) еще отдается дань, то это обусловлено традицией, созданной не наукой, а научной фантастикой». [351] А ведь источником традиции явились научные проекты! На наш взгляд, упорная живучесть идеи звездолетов и длительная циркуляция ее между наукой и фантастикой нисколько не компрометирует ни ту, ни другую, но лишь подтверждает исключительную — и не случайную — власть над ее умами.
351
Сб.: Фантастика-72. с.299.
Не дело критика-литературоведа брать на себя роль арбитра в споре ученых о реальности полета к звездам. Подобные дискуссии может разрешить
Есть не до конца еще ясная, но несомненная связь между эмоциональным и рациональным началом фантастического предвосхищения, которую Жюль Верн выразил как наиболее общий закон научной фантастики: «Все, что человек способен представить в своем воображении, — писал он, — другие сумеют превратить в жизнь». [352] Патриарх научной фантастики опирался в своем оптимизме на весь опыт человеческой цивилизации. На уровне отдельных дисциплин, когда какую-либо задачу невозможно решить наличными путями и средствами, она может представляться неразрешимой вовсе. Между тем история знания подсказывает, что когда дело доходит до всемирно-исторических задач, затрагивающих основу существования человечества, наука, поднимаясь на уровень этих задач, в конце концов, находит «обходные» пути.
352
Е.Брандис - Комментарий в кн.: Ж.Верн.
– Собр. соч. в 12 т., т.4. // М.: 1956. с. 464.
Великая цель рождает и великую энергию, потребную для ее осуществления. Предсказания фантастики сознательно или интуитивно исходят из этого генерального опыта знания. Оптимизм фантастов основан на том самом великом принципе аналогий, который ученые, разделенные перегородками отдельных наук, часто недооценивают. Предвосхищая великие цели, фантастика выполняет как бы функцию исторической памяти процесса познания и нравственного его критерия. Пусть, хотя бы эмоционально, она исходит из того, что, если жизненно важные задачи человечества не могут быть решены на основе известных научных принципов, будут открыты новые.
В деле освоения космоса трудно сегодня измыслить цель более великую, чем контакт с иным разумом миром. Именно она вызвала к жизни, например, разделяемую советскими фантастами гипотезу Великого кольца. В обозримом будущем мы вряд ли встретим в космосе братьев по разуму, но осмысление принципа коммунистического братства в космических масштабах, нравственно готовя нас к этой возможной встрече, вносит идеал научного коммунизма в уже начавшееся освоение Вселенной. Поучительно, что нравственная ответственность за гипотетические картины будущего обусловливает сдержанность сторонников контакта с иным разумом в изображении технических возможностей этого события. Рассматриваются различные варианты — от посылки звездных экспедиций до обмена информацией на сверхдальних расстояниях. Звездолеты мельтешат, как такси на перекрестке, лишь в низкопробной фантастике, где научно-фантастическая гипотеза не имеет собственной ценности, ибо берется лишь в качестве условной мотивировки не зависимых от нее сюжетов и коллизий.
Лучшие произведения советской космической фантастики хотя и включают допущения различной вероятности, выражают тем не менее прежде всего ту фундаментальную идею научного коммунизма, что окружающий человека мир, в самом общем, самом универсальном смысле этого понятия, должен быть изменен во благо человека. Т.Чернышёва поэтому глубоко заблуждается, когда объясняет картины обживания большого космоса лишь «необходимостью для обиходного мышления освоить космос на каком-то уровне». [353] Ведь если для обиходного сознания в самом деле достаточно объяснить мир, то действительно драгоценное свойство сознания творческого — воздействовать на окружающий мир. И не случайно, что как раз идея активного творчества будущего в равной мере присуща и высоким, и легким жанрам советской фантастики, — она включает их фантастическую концепцию в коренные принципы метода социалистического реализма.
353
Сб.: Фантастика-72. с.299.
То, что Т.Чернышёва не называет в своей статье ни одного произведения, не отделяет подлинно научную фантастику от мнимо научной, оригинальную от эпигонской, обусловлено обедненным представлением о методе, когда решающим и чуть ли не единственным критерием фантастики мыслится тождественность того или иного допущения практическому состоянию знания.
Напомним в этой связи известную ленинскую выписку из статьи Д.И.Писарева «Промахи незрелой мысли». Сперва в ней идет речь о двух типах фантазии — той, что обгоняет естественный ход событий, и той, что «хватает совершенно в сторону». [354] Но затем Писарев продолжает: «Если бы человек … не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только начинает складываться под его руками, — тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни…» [355] В спорах о том, насколько воображение может опередить действительность, чтобы не показаться чересчур фантастичным, часто забывают, что мера реализма определяется и целостным характером фантастической концепции. Как верно было замечено в статье «Современное общество и научная фантастика», «явление рассматривается в научной фантастике не обособленно, что в какой-то мере неизбежно при строго научном теоретическом подходе, а как… элемент единого гипотетического мира». [356]
354
В.Ленин - Полн. собр. соч., т.6. с. 172.
355
Там же.
356
З.Файнбург - Современное общество и НФ. // Вопросы философии, 1963, №6. с.34.
В силу вот этой целостности мира фантазии в области естествознания и техники и получает дополнительную, а по сути важнейшую, социально-нравственную, философскую и т.д. — гуманитарную мотивировку. Как подчеркивал в предисловии к одному из томов «Библиотеки современной фантастики» Араб-Оглы, представление о будущем «не детерминировано однозначным способом, подобно року или судьбе. Оно принадлежит к области возможного… В каждый определенный момент существует не одна, а несколько реальных возможностей в отношении будущего, хотя и с разной долей вероятности». [357] И, если в задачу научного прогнозирования входит оценка наиболее вероятной из них, со специальной точки зрения, то своеобразие художественного предвидения — в оценке возможности наиболее оптимальной, с точки зрения общечеловеческой что достигается включением в ситуацию выбора критерия человеческой пользы. Естественно, что человеческая потребность всегда превышает наличные возможности науки и техники — иначе их развитие вообще было бы бесцельно и невозможно. Мера человеческой пользы, конечно не узко прагматическая, а в высшем ее значении — в конечном счёте и является мерой гипотетичности, фантастичности.
357
Библиотека современной фантастики в 15 тт., т.13. // М.: 1967. с.23.
Иначе пришлось бы рассматривать художественную фантастику просто как любительскую часть научной прогностики, на что иногда и сбивается литературная критика. Художественным исследованием социального человека ее делает не столько соответствующая тематика и непосредственное изображение персонажей (как часто полагают), а, прежде всего, критерий человека, подразумеваемый в том числе и в естественно-начных прогнозах. Между прочим, значение художественной фантастики для научного прогнозирования не столько в популяризации идей, взятых на переднем крае науки, сколько в осмыслении возможных пределов познания в той или иной области с точки зрения идеала человека. «Мифологизация» начинается не там, где превышаются наличные возможности науки и техники, а там, где утрачивается общечеловеческая целесообразность «слишком смелого» предвидения. Вот эта гуманитарная целесообразность и определяет то равновесие между научными и фантастическими представлениями, о котором уже шла речь в нашей статье.
Но с мифологизацией ли мы имеем дело, прежде всего и главным образом, когда речь идет о «кризисе» современной фантастики — вот в чем вопрос. На наш взгляд, категория мифа излишне усложняет и вместе с тем не нужно упрощает картину некоторых явлений «кризиса». Скажем, в фантастику проникли и не без ее влияния сложились «апокрифы» вроде легенды о посещении Земли космическими пришельцами, упоминаемой в диалоге Ю.Кагарлицкого и Е.Парнова. Действительно, эта легенда, мягко говоря, не принесла фантастике славы. Но не потому, что предположение о пришельцах само по себе было абсурдным, а потому, что к космическим факторам и некоторым земным загадкам, в равной мере требующим научно-философского уровня мысли, приложено было банальное обиходное осмысление. Иным фантастам как-то и в голову не пришло, что, скажем, циклопические сооружения и удивительные образцы древней металлургии, архаичные произведения живописи и скульптуры, связываемые с пришельцами, вполне могут быть объяснены и без них. Мода, сенсация, а также, чего греха таить, изрядная доля невежества — вот некоторые очевидные причины превращения красивой научно-фантастической гипотезы в дурную выдумку, и все они вряд ли имеют отношение к мифомышлению.