Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том V
Шрифт:
восклицает Жуковский.
Надо прибавить, что теперь это песнь торжествующей мести… Враг бежит:
«Бежит, — и пламенным мечом Его в тыл ангел погоняет»… «Бежит… Россия, веселися О мужестве сынов твоих… Бежит неистовый злодей, И с скрежетом зубов трепещет, Зря меч в деснице роковой Блистающ над его главой»Поэзия превращается в свист, рифмованную травлю загнанного зверя. Нет возможности перечислить все прозвища, какими наделяется Наполеон, — «убийства алчущий злодей», «сей лютый крокодил, короны похититель, чертогов, алтарей, престолов сокрушитель», «несытый боле, чем Аттилл», «сын адской тьмы», «князь бездны», «вспоенный кровью вепрь» или даже так:
«Наполеон — проказник, Друг ада, сатаны согласник, И трус великий и подлец»Он — апокалипсический «таинственных числ зверь», и имя его, как вычислил дерптский проф. Гецель, содержит в себе число звериное 666, а 1813-ый год есть тоже 666-ой от начала Москвы, — год, в который Антихрист должен родиться и погибнуть:
«В Наполеоне ад грозился, И ад сей Богом истребился».Набрав «двадцать орд с буйной сволочью», он в царство русское вошел разбойником, чтобы «в цепи тяжкие заковать славян, возмущением помрачить их честь… мнимой вольностью обольстить умы»:
«Я грез глашатая рабам Свободу дам, И прах от ног моих полижут в униженьи»…Так «мнил» Наполеон, но ошибся: «мы буйной вольности не завидуем», а «рабы» — русские поселяне — поют такую песню русским воинам:
«Мы в довольстве, мы в приволье, Есть хлеб — соль, спокойно спим; В русском царстве нам раздолье, И чужбин мы не хотим. Золотеют наши нивы; Тучны травы во лугах: Мы в домах своих счастливы, Рай — житье нам в деревнях»«Господа, какой бритвой вы сделаете мне бороду?»
— «Английской бритвой!»
(Теребенев).
Такова консервативная дворянская идеология, которую мы найдем в это время не только в «поэзии»: «мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим (писал 27 окт. 1812 г. А. И. Тургенев кн. Вяземскому): отношения помещиков и крестьян не только не разорваны, но еще более утвердились. Покушения с сей стороны наших врагов совершенно не удались им, и мы должны неудачу их почитать блистательнейшей победой, не войсками нашими, но самим народом одержанною» («Остаф. архив», т. I, стр. 5–8).
Перемен вообще не нужно:
«Европа с Францией алкала России пременить судьбу»…но мы «останемся в надежде, что будем жить, как жили прежде» (кн. Ник. Кугушев, ч. I, 244). Ту же консервативную тенденцию проводит написанное кадансированной прозой в фальшиво-народном стиле, бывшем тогда модным, «Послание Серединской станицы козака Ермолая Гаврильевича к атаману своему Матвею Ивановичу» (Платову. См. «Сын Отечества», 1813 г., ч. V, стр. 185). «Не под стать нам ваши норовы», обращается автор к французам, и приводит примеры крутой расправы стариков-казаков с новаторами: привез молодой казак «дьявольское стекло», «что зовут у вас кларнетами… Засадили парня в темную, пусть-ка смотрит он в стекло свое! Не вводи ты, молкососишко, нам хранцузских злых обычаев. А другого было дернуло нарядиться в ваше платьице кургузое: старики поосерчалися, содрали с него платье похабное, да досталось и плечам его!.. Ай, спасибо, Матвей Иванович, что ты держишься старинушки!.. Ты нижи копьем за границею, ты щелчки давай молкососишкам, что задумают стариков седых на хранцузский лад перестраивать». Зачем что-либо перестраивать,
Отступление Наполеона из России. (Нортен).
«Велик, велик твой Бог, Россия! Велик и славен русский Бог», на все лады вариируют пииты. Происходит, таким образом, не только процесс национально-консервативного самоутверждения, но вместе с тем национализация и самого Бога. Русский народ — богоизбранный:
«Народ, тобой самим избранный За то, что правдой, верой тверд».Русский Бог — Бог мститель, ветхозаветный Бог с жестоко карающей дланью:
«Подвигнись, исполин! Спаси стенящий мир от бедства, И да бразды твоих полей Под плугом зазвучат от вражеских костей! Пусть дерзкий в замыслах во времени грядущи Заглянет в летопись и сердцем содрогнет, Послышит хладный пот, с чела его бегущий, И Бога мстителя почтет!»Грозная туча свалила; неприятель за пределами России:
«Страшная гроза промчалась, Там, вдали еще осталась, Там лишь слышен бой!»«Французский вояжер в 1812 г.». (Теребенев).
В поэзии — меньше грозных перунов, с мотивами военными сплетаются романтические; прославляется мир — «краса земли, блаженство жизни сей»; уверенность в миновавшей беде открывает место для насмешки, для шутливых стихотворений, в роде «Побег Наполеона Карловича из земли Русской», или следующего «Завещания Н. Бонапарте» А. Измайлова («Сын Отеч.», 1814 г.):
«Предчувствуя мою кончину, Законным королям я уступаю трон, Чтобы из милости производили сыну Хотя сиротский пансион. От братьев не видал я никакой заслуги, Пускай живут их чем хотят, Пускай из королей пойдут они хоть в слуги; Сестер же в госпиталь под старость поместят. Остатки гвардии и войска распускаю, И благодарность им мою За службы, раны их и голод объявляю, Но жалованья не даю: Где взять его, когда я сделался банкрутом. Все знают, что война была без барыша (Обманут жестоко я Коленкуром плутом). Вся собственность моя теперь: одна душа, Один мой только гений! Отказываю их я князю Сатане, Который сочинял со мною бюллетени И помогал во многом мне. Пред смертию своей прошу у всех прощенья, Не требую себе богатых похорон, Я даже обойтись могу без погребенья; Прощайте! Помните, что был Наполеон».