Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том V
Шрифт:
Между 12 и особенно 1805 и 1820 годами — пропасть, которая в романе Толстого ничем не заполнена. Мы не знаем, чем и как в восьмилетний период между изгнанием французов и полным миром 1820 года жило великосветское общество, какие впечатления получало оно из походной жизни, из других слоев населения. Роман оставляет «войну» и дает несколько сценок «мира». Но в этих сценках мы видим приближение новой надвигающейся войны, уже не с внешним неприятелем, а войны внутренней. Мы видим, что страшные испытания, пережитые русским обществом, не могли пройти бесследно: мысль направилась на критику общественных отношений, появились признаки общественного расчленения и новой группировки общественных стремлений и намерений.
Московский предводитель дворянства П. Х. Обольянинов. (С портрета Боровиковского).
То мирное согласие, с которым жило общество, посещавшее салон Анны Павловны в 1805 году, тот странный симбиоз князя Андрея и Ипполита Курагина, Пьера Безухова
До войны наиболее самостоятельные умы общества шли позади правительства. Князь Андрей исполнял не собственный самостоятельно выработанный план, когда принимал меры, делавшие из крепостных крестьян «вольных хлебопашцев». Он шел за правительством, за теми членами его, которые совмещали в себе maximum тогдашней прогрессивной мысли. Он делал над собой усилие, чтобы сохранить свою самостоятельность, но не мог, видя в некоторых членах правительства людей, которые далеко обогнали его в помыслах о том, что нужно для государства. Князь Андрей видел в Сперанском, например, «разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти, употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий значительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Все представлялось так просто, ясно в положении Сперанского, что князь Андрей невольно согласился с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского». Если за этим увлечением последовало разочарование, то оно касалось некоторых сторон характера Сперанского, а не существа того несомненного положения, что правительство шло не только впереди общества, но и впереди наиболее передовых членов этого общества.
Толстой — отец.
Теперь, в 1820 году, отношения иные. Правительство не удовлетворяет; оно идет позади общественных требований, оно не может объединять около себя наиболее прогрессивные и мыслящие элементы. Оно возбуждает против себя одних, находит мало думающих защитников в других; его деятельность способствует расчленению великосветского общества по политическим убеждениям и социальным взглядам. Теперь Пьер, возвратясь из Петербурга, говорит, что внутренние дела идут «скверно» и не только это — его собственное замечание, но мнение «всех». «Все видят, что дела идут так скверно, что это нельзя так оставить, и что обязанность всех честных людей противодействовать по мере сил». Он поясняет далее свою мысль: «В судах воровство, в армии одна палка: шагистика, поселение, — мучат народ; просвещение душат. Что молодо, честно, то губят! Все видят, что это не может так идти. Все слишком натянуто и непременно лопнет», говорил Пьер (как с тех пор, как существует правительство, вглядевшись в действия какого бы то ни было правительства, всегда говорят люди). И хотя такие разговоры ведутся «с тех пор, как существует правительство», но не ими характеризовались беседы друзей в 1805 году. Ни Пьеру, ни князю Андрею, ни Николаю, или подобным им не приходилось со второго слова натыкаться на вопросы об отношении к правительству и к несовершенствам русской государственной машины. Тогда в семье Ростовых недовольство между сочленами могло возникать только из-за больших денежных трат или из-за желания сына, в минуту предстоящего денежного краха, жениться на бесприданнице. Теперь по ничтожному поводу без желания спорить и высказываться возникают недоразумения. Денисов за обедом расспрашивает возвратившегося Пьера «то о только что случившейся истории в Семеновском полку, то об Аракчееве, то о библейском обществе». «Библейское общество, это теперь — все правительство», отвечал Пьер. «Это что же, mon cher ami? — спросила графиня, отпившая чай и, видимо, желая найти предлог для того, чтобы посердиться после пищи. — Как это говоришь: правительство? Я это не пойму». — «Да знаете, maman, — вмешался Николай, знавший, как надо было переводить на язык матери, — это князь А. Н. Голицын устроил общество, так он в большой силе, говорят». — «Аракчеев и Голицын, — неосторожно сказал Пьер, — это теперь все правительство. И какое! Во всем видят заговоры, всего боятся». — «Что ж, князь Александр Николаевич-то чем же виноват? Он очень почтенный человек. Я встречала его тогда у Марьи Антоновны, — обиженно сказала графиня и, еще больше обиженная тем, что все замолчали, продолжала: — Нынче всех судить стали. Евангелическое общество, — ну, что ж дурного?» и она встала (все встали тоже) и с строгим видом поплыла в диванную к своему столу.
Расстрел французских поджигателей. (Шебуева).
Это, конечно, не принципиальный раздор, но это — указание на то направление, в котором возможны раздоры. Если семейный обед не обходится без разногласий по вопросу о «правительстве», хотя бы в той наивной форме, как понимает это графиня, то как надеяться,
Л. Н. Толстой. (Крамского).
Возможны ли теперь те согласные отношения, которые так ярко выступают в период первых войн с Наполеоном так же, как в эпоху Отечественной войны? Эти люди, идя вместе, уже не будут одним телом и одной душой. И не потому только, что они различных убеждений, а потому, что критическая способность одних значительно переросла те формы политической жизни, в которых этим людям приходится законно действовать, потому что прямой вывод из всех рассуждений Пьера — внезаконное действие и противодействие правительству. «Mot d'ordre пусть будет не одна добродетель, но независимость и деятельность… Мы только для того, чтобы Пугачев не пришел зарезать и моих и твоих детей и чтоб Аракчеев не послал меня в военное поселение, — мы только для этого беремся рука с рукой, с одною целью общего блага и общей безопасности». А Денисов, один из героев партизанской войны, носящий мундир отставного генерала, прибавляет к словам Пьера о том, что творится у нас, о тайных обществах, немецком тугенбунде. «Все скверно и мерзко, я согласен; только тугенбунд я не понимаю; а не нравится — так бунт, вот это так. Je suis votre homme».
Как-будто перед нами два разные общества… Одно — дремлющее и спокойное, плачущее от радости при виде Александра I, способное просыпаться только под гром барабанов и крики: «гром победы раздавайся»; другое — возбужденное, недовольное, восклицающее: «если бунт, je suis votre homme». Уже нет прежнего единения в действиях, выборе карьеры, в направлении деятельности, как бы различно ни было духовное содержание этих отдающих себя одной деятельности людей. Теперь разъединение полное: для одних представляется невозможной законная деятельность, другие видят себя в необходимости выступить против «бунта». Идиллия внутреннего мира кончилась, началась внутренняя борьба. Война 12-го года, соединившая всех по закону необходимости, для осуществления «народной воли», привела на основании того же закона к разъединению общественных элементов, к той войне, которая после того длилась, затихала, возобновлялась, принимала различные формы и различные степени остроты, и которая не кончилась до сих пор.
Так изображает Толстой изменения общественной физиономии в начале XIX-го века. Исторические взгляды великого писателя, его объяснения различных моментов войны, действий военачальников, влияния личностей и масс не раз оспаривались и подвергались критике. Но, каковы бы ни были эти взгляды, картина общественной жизни, эволюции отношений в том слое общества, который интересует Толстого, — картина яркая и цельная поражает своей жизненностью и близостью к действительности.
И. Игнатов
Торжественное возвращение с.-петербургского ополчения на Исакиевскую площадь, где было воздано Богу благодарственное моление. Июня 12 дня 1814 г. (И. Иванов).
III. Ополчения 1812 года [2]
А. К. Кабанова
2
Статья составлена не только на основании печатных материалов, но и данных, добытых в архивах Нижнего Новгорода.
Вопрос о милиции вызвал к жизни ряд письменных суждений — мы видим в них доводы и pro и contra. Естественным, так сказать, насущным мотивом при составлении милиции являлась опасность от возраставшего могущества Наполеона; этот мотив, конечно, прежде всего выдвигался сторонниками милиции; но был и другой мотив, если не столь бьющий в глаза своей безусловностью, но все-таки очень солидный в глазах авторов проектов. Один из них сенатор Тутолмин, охарактеризовав «время рекрутских наборов, как периодический кризис народной скорби», видит выход из этого положения в милиции, которая «споспешествует в войне успехам оружия, а в мирное время порядку и тишине, не обременяя народа». Одним словом, этот проект в мотивах своих напоминает аракчеевские начинания по насаждению военных поселений — и там и здесь авторы задаются трудно исполнимой целью, создав солдата, сохранить земледельца.