Отель Трансильвания
Шрифт:
– Мадемуазель! – довольно резко окликнул Жервез.
Мадлен подняла голову и со слегка смущенным видом поднялась, чтобы присесть в реверансе.
– Что вам угодно, сударь? – спросила она, встретив его изучающий взгляд.
– Ничего-ничего.
Жервез обошел библиотеку, озираясь словно школяр, впервые увидевший такое множество книг.
– Что вы читаете? – спросил он, оборачиваясь к Мадлен.
– Латинских поэтов, – ответила девушка. – Вот, послушайте, как это звучит.
Она взяла книгу в руки и повернулась к свету.
Jucundum, mea vita, mihi proponis amorem Hunk nostrum intemos perpetuumque fore. Di magni facite ut vere promittere possit Atque id sincire dicta et ex animo Ut liceat nobis tota perducere vita Aetemum hoc santus foedus amicitae. [12]
–
Жервез недоуменно пожал плечами. В образовании графа имелись пробелы, но он не подозревал, что они столь обширны. Послушать стишки было бы можно, но из других уст и в другой обстановке. И потом в них ведь надо хоть что-нибудь разбирать.
12
Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша, так ты сказала. Будем друг другу верны и не узнаем разлук! Боги великие! Сделайте так, чтоб она не солгала! Пусть ее слово идет чистым от чистой души! Пусть проживем мы в веселье спокойные, долгие годы, Дружбы взаимной союз ненарушимо храня.
Катулл, CIX (перевод Адриана Пиотровского).
– Очень мило, – буркнул граф и попятился к двери, но вновь натолкнулся на Сирано. Возле того стоял еще один малый – в синей ливрее с красными лентами.
– Я должен кое-что вам сообщить, господин.
– Да, да, разумеется, – быстро ответил Жервез, довольный, что есть повод ускользнуть от Мадлен. Он слегка поклонился: – Не буду вам мешать, моя милая. Поэзия требует уединения и тишины.
Выйдя за дверь, он облегченно вздохнул и переключил внимание на чужого лакея.
До слуха Мадлен долетело какое-то имя, кажется говорили о Жуанпоре. Впрочем, шушуканье вскоре стихло, и мысли ее вернулись к Катуллу. Как шокированы были бы добрые урсулинки, узнав, на что их прилежная ученица употребляет знание латинского языка! Мадлен тихо произнесла:
– Da mi basia mille, deinde centum, dein mille altera, deinde usque altera mile, deinde centum… Дай же тысячу сто мне поцелуев, снова тысячу дай и снова сотню…
Она закрыла глаза, вспоминая прикосновения и поцелуи Сен-Жермена.
Ее грезы были разрушены голосом д'Аржаньяка, громко зовущего кучера, и суетой, которая поднялась во дворе. Мадлен поежилась, впервые заметив, что в библиотеке довольно прохладно, и со стыдом осознала, что пробыла здесь гораздо дольше, чем собиралась. Со вздохом она закрыла Катулла и отправилась на поиски тетушки.
Письмо мага Беверли Саттина князю Ракоци. Написано по-английски.
«17 октября 1743 года.
Его высочеству Францу Иосифу Ракоци, Трансильванскому князю, Беверли Саттин шлет почтительные
Гнездо черного феникса исчезло вместе с яйцом. Сельбье избит чуть не до смерти. Оулен также пропал. Наши поиски не увенчались успехом.
Умоляю ваше высочество оказать гильдии помощь. Приходите в известное место как можно скорее.
Всегда ваш… и т. д.,
в спешке и отчаянии, Б. Саттин».
ГЛАВА 2
Ну? – резко произнес Сен-Жермен, входя в «Логово красного волка», и невольно поморщился.
В ноздри ему ударила кисловатая вонь. Красноватые лучи заходящего солнца с трудом пробивались сквозь маленькие окошки, с которых годами не счищали паутину и копоть, пол был завален объедками и залит вином.
Беверли Саттин, одиноко сидевший посреди этого хаоса, проворно вскочил на ноги.
– Ваше высочество! – произнес он по-английски и поклонился. – Простите, что пришлось вас обеспокоить…
– У меня мало времени, – так же по-английски перебил его Сен-Жермен, – а вопросов к вам накопилось более чем достаточно. Сделайте милость, будьте полаконичней. – Он неторопливо снял плащ и бросил его на спинку стоящего перед ним стула.
Саттин вытаращил глаза, словно студент, вытянувший билет, который он не готовил.
– Ле Грас сбежал, – пробормотал он наконец.
– Знаю. Я ведь велел содержать его под охраной. – В голосе графа звякнул металл. – Почему мой приказ не был исполнен? – Многолетний опыт показывал, что суровость подчас более действенна, чем учтивая речь. – Я не очень-то терпелив, – добавил он, видя, что Саттин смешался.
– Мы охраняли его, – собравшись с духом, произнес англичанин, чувствуя себя более чем неуютно. – Он сидел на чердаке, это третий этаж. Окно мы не запирали – там высоко и стены отвесные. Мы и не думали, что он решится бежать этим путем.
– Похоже, вы ошибались. Саттин безнадежно развел руками.
– Да, мы ошибались. Я понимаю, ваше высочество, что это не оправдание. Но мы были уверены, что Ле Грас надежно закрыт. Первую ночь караулил Доминго-и-Рохас, вторую – Сельбье. Сторожа регулярно менялись. Кроме того, мы следили, чтобы Ле Грас вовремя ел и мог малость размяться – комнатка там очень мала. Однажды он попросил принести парочку одеял, мы принесли. Погода портится, печки на чердаке нет. А он разорвал одеяла, сплел из них веревку и спустился по ней Мы ничего и не знали, пока Оулен не понес ему завтрак.
– И вы не сочли нужным немедленно мне сообщить?
– Я думал, что это ничего не изменит. Да и о чем сообщать? Ле Грас не дурак, он, скорее всего, уже удрал из Парижа. Кораблей, уходящих в Америку, много, а в море его не достать.
– Вы снова ошиблись – он еще в здесь. Продолжайте.
Саттин покрылся холодным потом.
– Вас мы тревожить не стали, но кое-кому сообщили. Маги, во всяком случае, не станут ему помогать. Падший брат делается изгоем. Изгоем станет и тот, кто нарушит закон.