Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Смирнов Василий Александрович

Шурка глядел и не мог поверить: на снегу возле Марьи действительно лежал человек, прямо-таки вылитый Саша Пупа. Этот человек плакал и, широко раскрыв рот, хлебая воздух, с трудом выговаривал что-то похожее по — русски:

— Хли — ба… хли — и–ба!

Шурка кинулся прочь, к своей избе…

Он вернулся скоро. Бабы разводили пленпых по избам греться. Марья Бубенец, в клетчатой кофте, простоволосая, в слезах, вела закутанного в шубу и шаль маленького толстого австрийца.

— Ка — ра — шо, мадам… Данке, данке! Си — па — си — ба, фрау… — слабо лепетал пленный, опираясь на

ее плечо и еле переставляя ноги в желтых башмаках с распустившимися портянками, которые волочились за ним по дороге.

Солнце зашло, и все кругом стало обыкновенным, зимним, сумеречным. В темных, тихих избах зажигали огни. Белел примятый на шоссейке снег. Фыркали озябшие лошади.

Шурка отыскал долговязого австрийца, не глядя сунул ему в руку ломоть хлеба и убежал…

Вот о чем было написано в Шуркиной тетради. Но про ледяшку и хлеб он утаил. Почему-то ему стыдно было об этом вспоминать.

Григорий Евгеньевич дочитал сочинение и сморкался в носовой платок. Некоторые девчонки, уткнувшись в парты, всхлипывали. Молча, опустив головы, сидели мальчишки. Пашка Таракан с ожесточением строгал ножом парту.

Шурка зажал ладонями горячие щеки и старался ни на кого не смотреть.

Все-таки на этот раз не успели решить, чье сочинение лучше. В коридоре раздался звонок, скрипнула дверь, в щель просунулось заплаканное, улыбающееся лицо горбатой Аграфены.

— Андрейка… Сибиряк! — закричала Аграфена на весь класс. — Беги скорей, родимый, твой отец с войны на побывку, пришел… у крыльца дожидается!

Глава III

БОЛЬШАЯ ПЕРЕМЕНА

Когда ребята, теснясь, выскочили на школьное крыльцо, Андрейка уже летал по воздуху.

— Папка, убьюсь… да папка же! — вопил и хохотал он.

— Небось не убьешься, не на войне… парнище ты мой, не убьешься, — бормотал Матвей Сибиряк, высоченный, зеленый, как сосна. Он подбрасывал Андрейку на своих больших, словно ветви, сильных руках. — Вот оно, брат, как. И не чаял, а вышло… Дай, думаю, зайду в школу… Прямо, брат, из госпиталя. Со станции. На денек… У — ух, держись, парнище, на облако закину!

Он подбросил раскрасневшегося, горластого Андрейку выше головы, поймал, поставил на ноги и выпрямился. И тут ребята заметили на широкой зеленой груди Матвея белый крестик на оранжево — черной полосатой ленточке.

Шурка с Яшкой многозначительно переглянулись. Им давно и хорошо было известно, что означает этот крестик.

С трепетом и благоговением уставились они на Матвея Сибиряка, свалившегося словно с неба. Впору бы «ура» кричать. Подумать только — был дядя Матвей плотником, самым что ни на есть смирным мужиком в деревне, а теперь, гляди-ка, — георгиевский кавалер. Эх, поди, натесал и настрогал он там, на позиции, немцев, как бревен, целую грудищу! Вот бы послушать дяденьку Матвея про войну. Он, правда, скуп был прежде на слова. Да, видать, и тут переменился, ишь как разговаривает с Андрейкой на радостях. Попросить — о войне расскажет.

Все это мигом было передано Яшкой и Шуркой на ухо соседям, которые

и сами догадывались кое о чем. Мальчишки и девчонки запрудили школьное крыльцо, толкались и щипались, чтобы стать поближе к Андрейкиному отцу — герою. В одну минуту все было высмотрено ребятами: и бурая, выгоревшая, с кокардой, фуражка, сбитая на стриженый затылок; и новенькие тугие малиновые погоны с таинственными цифрами; и зеленая, чисто выстиранная гимнастерка, подпоясанная ремнем с медной, украшенной орлом бляхой; и такого же цвета, как гимнастерка, штаны, вобранные в старые, с заплатами и потрескавшимися голенищами, сапоги; и валявшаяся на траве котомка, должно быть совсем пустая, и свернутая хомутом серая шинель.

Ребята жадно искали на лице Матвея рубцов от сабельных ударов и пулевых ран. У героев, как пишут в книжках, всегда живого места нет, все лицо исполосовано. Однако на желтом, худом лице Матвея даже рябин стало заметно меньше, одна борода разрослась, — и ребята не знали, как объяснить такое недоразумение.

Но крест на груди сверкал настоящим серебром, полосатая ленточка горела рыжими язычками пламени, и оставалось думать, что рубцы от ран у Матвея под рубахой, потому их не видать.

Андрейка держался за отцову зеленую гимнастерку, и всем ребятам было завидно. Хорошо бы подержаться за батькину рубаху, повозыкаться вот так по воздуху на веселых сильных тятькиных руках, как на качелях.

Матвей, точно догадавшись, шагнул к крыльцу и расставил широко руки.

— А ну, чья очередь?

Но все, робея, попятились, прячась друг за дружку, хотя и сказали хором, как учил Григорий Евгеньевич, не очень, правда, дружно:

— Здра — авствуйте!

— Молодцы! — похвалил дядя Матвей, улыбаясь во всю бороду.

Он сказал это точь — в–точь, как говорит генерал солдатам, поздравляя с победой. Ребятам очень понравилось, они осмелели, обступили Андрейкиного отца и наверняка повоэыкались бы на его руках, да тут подошел учитель.

— Как там… на фронте? — виновато спросил он, стеснительно здороваясь.

Матвей не ответил, только махнул рукой. Григорий Евгеньевич сконфузился еще больше.

— Ты иди домой, — растерянно сказал он Андрейке. — Иди с отцом. Такое дело… иди!

Андрейка потянул отца за рубаху, заторопился, даже забыл про холщовую свою сумку с задачником и грифельной доской. Пришлось Катьке бежать в класс, а потом догонять Андрейку.

Вся школа, высыпав на лужайку, за палисад, смотрела вслед Андрейке, как уходил он домой, держась за руку отца. Горбунья Аграфена, загородясь от солнца сухой ладонью, мелко и часто крестилась.

— Царица матушка небесная, вороти мужиков до единого… пожалей малых детушек, не оставь сиротинушками! — приговаривала она нараспев, будто причитала по мужу, и слезы текли по ее темным щекам.

Григорий Евгеньевич, прислонясь к палисаду, смущенно, как-то виновато улыбался. Жена его, Татьяна Петровна, скатившись бочкой с крыльца, строго выговаривала что-то вполголоса сторожихе, протирая платком очки. Притихшие ребята, сгрудившись, вытягивали шеи, вставали на цыпочки, залезали на палисад, чтобы лучше и дольше видеть уходящего Андрейку и его отца.