Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей (первое издание)
Шрифт:
Слесарь задумался о чем-то, потом сказал:
— Ладно, наконечник я вам сделаю… Только не врите в другой раз.
Никита схватился крутить точило.
Придав напильнику форму наконечника и отшлифовав его до блеска, Николай Павлович слегка сточил острые кромки, чтобы нельзя было резать, и чуточку закруглил носик.
Друзья не унывали. Это они уже сами подточат где-нибудь.
Уходя, слышали, как слесарь опять занялся настройкой дудки.
Никита вдруг быстро выхватил из кармана свистульку. Петька даже испугался.
Голова начальника штаба
Наконечник им нужен был только для того, чтобы восстановить свой запятнанный авторитет. Свистульки могли оказаться нужнее.
— Сигнализация! — сказал Никита. И свистнул: «Фью-и…» — тревога! «Фью-и-ить!» — все в порядке.
Через несколько минут они продумали сигнализацию до того, что говорить им и вовсе не нужно было.
Один свисток на первой дырке: «Тревога!»
Два свистка: «Молчи!»
Три: «Не подавай виду».
Четыре: «Идем!»
Один свисток на второй дырке: «Рыжий что-то замышляет».
Два свистка: «Мишке надо дать по шее».
И так далее.
Всю дорогу до Белой Глины они разговаривали на дудках и до того отвыкли от человеческого языка, что при входе в деревню на вопрос опять подвернувшегося Мишки (не уследил он все-таки): «Куда ходили?..» — Никита сначала два раза свистнул на четвертой дырке: «Наше дело!», а уж потом разъяснил словами:
— На кудыкину.
А Петька просигналил: «Молчи!»
«Все в порядке», — ответил Никита.
«Пойдем ко мне?» — просвистел Петька.
Никита кивнул, свистнул: «В штаб». И добавил: «Мишке надо дать по шее».
«Рыжий что-то замышляет. Потом», — отсигналил Петька.
Мишка от удивления даже глаза выпучил. Это тебе не дротик: свистят люди, кивают головами, будто помешанные… И переговариваются, а подслушивать — никакого толку.
Вынужденное перемирие
Никита, опробуя новый дротик, изо всей силы всадил его в старую, иссеченную топором колоду посреди Петькиного двора. Им предстояло еще заняться борьбой, снова одолеть сильно пересеченную пятикилометровку и по тридцать раз нырнуть с обрыва.
Вдруг, стукнувшись лбом о покосившуюся калитку, во двор ворвался Колька тетки Татьянин.
— Кино в Рагозинке! — захлебываясь, со слезами на глазах от быстрого бега, сообщил Колька. — «Чапаев»!
Петька даже побледнел.
— Врешь…
— Честное октябренское! Чтоб мне провалиться! — заклялся Колька. — Уже собираются все!..
Колька, видно, был рад случаю восстановить отношения с беглецами, принеся им заведомо необычную весть.
Но Петька уже овладел собой. Сказал:
— Ладно…
— Граф Монте-Кристо будут, — невнятно подытожил Никита.
Колька умчался.
И едва скрылся он за воротами, как дротик полетел на чердак, а следом за дротиком взлетели по лестнице Никита и Петька. Глянули в чердачное окошко. «Все верно!» У излучины Стерли, там, где остров делил ее на два узеньких рукава и рагозинский берег соединялся с белоглинским шаткими жердочными
Петька вывернул свои карманы. Никита проделал то же самое. В Рагозинку следовало идти лишь в майках и штанах, если не хочешь лишиться ножичка, рогатки или еще чего…
Петька взял в материном сундуке рубль. Через огород Евсеича пробрались к дому Никиты, и бабка Алена тоже дала Никите рубль.
Когда спокойно, будто это самое обыкновенное дело для них — кино «Чапаев», путешественники подошли к Стерле, на берегу ее собралась и возбужденно базарила на все голоса толпа человек в двадцать белоглинцев. Надо было подождать остальных: собрались еще не все. А по одному в рагозинский клуб не ходили — ходили, как правило, всем обществом. В такие дни личные ссоры автоматически отменялись и вступали в прежнюю силу лишь после возвращения из Рагозинки.
Галдеж немного утих с появлением адмирал-генералиссимуса.
Уверенный, что не будет же он молчать и на этот раз, Мишка сообщил адмиралу:
— Я иду, а Володя-киномеханик своего Серко тянет! «Чапай», понял?!
И Петька сознавал, что молчать перед лицом такого события — глупо. Но было обидно, что предатель Мишка увидел киномеханика, а он — Петька — нет. Ответил:
— Чего ж… Я его пять раз смотрел — «Чапая»…
— А я шесть! — быстро соврал Мишка. Так быстро, что даже уличить его никто не успел. Будто бы Петька, или Никита, или кто другой, к примеру, могли пропустить один сеанс: «Иди, мол, Мишка, смотри, пусть ты больше нас увидишь». Мишка сам понял глупость своего вранья. Но опять вывернулся:
— А в День победы, когда динамо ломалось, Володя прокрутил от середины!
— Так это не шесть, а пять с половиной, — уточнил Никита.
Владька со следами красной глины на шее хмыкнул:
— Я «Чапаева» видел девятнадцать раз!
Все помолчали, невольно подавленные цифрой. Владька — человек приезжий. Если была возможность — почему бы не посмотреть девятнадцать раз? А с другой стороны — если он и соврет, его не уличишь.
Самым находчивым неожиданно оказался Колька тетки Татьянин. Колька по своему возрасту не мог видеть «Чапаева» больше трех раз, и потому цифра девятнадцать была для него вдвойне обидной. Колька втиснулся перед Владькой и, глядя снизу вверх, спросил:
— А сколько очередей Анка по белякам дает?
Все поглядели на Владьку.
Владька мог бы не отвечать Кольке, но, быстро подсчитав, сколько очередей, ответил. И потому, что ответил он правильно, Петька в расстройстве отвернулся. «Тоже мне — мелюзга… с вопросами…»
Колька отошел и, сознавая свое поражение, вздохнул:
— А в последний раз у нас было на два меньше.
Мог бы не уточнять. Это каждый знал, что лента от сеанса к сеансу сокращалась. И если еще зимой Чапай на картошках показывал Петьке-ординарцу, как надо сражаться, сегодня могло выясниться вдруг, что он уже не показывает на картошках, а может, и стульев не ломает уже…