Открытия, войны, странствия
Шрифт:
Акимыч тряхнул головой.
— Н-не… Как-то-сь не по-нашенски.
— Ну да, — рассудительно заметил усатый. — По-нашенски, так высушился бы, чай?..
Петька догадался наконец, что к чему. (Ладно, хоть штык успел передать Никите.) Скинул штаны, подвесил их на рогатулине возле костра, рядом—трусы и ботинки, а телогрейку застегнул на бедрах, как юбку. И сразу приободрился.
Усатый протянул Никите кусок отварной говядины. Никита хотел отказаться, но рука его сама собой потянулась к мясу: они с Петькой с самого утра в рот
— Спасибо, — поблагодарил Никита.
Петька тоже получил кусок говядины с хлебом, тоже поблагодарил.
— Ничего! — ответил Акимыч. — Будьте здоровы!.. Будь здоров, Тихонович! — И выпил.
Пока ели, молчали, разглядывали друг друга. В общем, все получилось довольно по-мужски.
— Кто же вы будете?.. — между делом спросил Тихонович, закусывая огурцом и не глядя на приятелей.
— Мы-то?.. Да мы это… — сказал Петька, — ну, путешествуем…
— Это как же: вроде странников, что ли? — равнодушно уточнил Тихонович.
— Ну да… — согласился Петька. — Если по-старинному, то странники.
— А-а… — сказал Тихонович. — И отколь же вы?..
— Да тут, недалеко… Из деревни, — сказал Петька.
— Понятно… — вздохнул Тихонович, снова принимаясь за бутылку. — Так вот, Акимыч, значитца… Идет эт-та Ефросинья-та… Ну, а я, сам знаешь, поддамши малость…
Никиту потянуло ко сну, и он под неторопливый говорок Тихоновича вздремнул.
Сначала высохли Петькины трусы, и он надел их, потом штаны, потом обул ботинки.
— Поспите, чай? А? — обернулся к нему Тихонович. — Сооруди, Акимыч.
Никита очнулся. Акимыч взял смолистую головешку и, наклонившись, вошел в избушку.
Никита и Петька с готовностью последовали за ним.
— Вот сено, вот кошма. Дерюжку-то под голова, а кошмой накроетесь, — гостеприимно распорядился Акимыч.
Друзья бухнулись на сено и только хотели возликовать, как дверь что-то очень уж быстро хлопнула, и за стеной послышался торжествующий смешок Тихонов вича.
Никита поднялся на коленки, попробовал сшелохнуть дверь плечом, но, видимо, ее хорошо подперли снаружи.
— Дяденька… — позвал Никита.
— Хе-хе! — отозвался Тихонович. — Странники, значитца? Вот я завтрева к маткам вас оттащу — они вам покажут эти самые странствия… Чи странствования, Акимыч, — как это?
— Дыть как ни обзови, а все одно вожжой придется! — добродушно рассмеялся Акимыч.
— Дяденька… — еще раз безнадежно позвал Никита.
Но смех за стеной уже стих. И от костра послышалось знакомое: «Ну, так вот эт-та…»
Закон джунглей
Пять или шесть часов проспал Петька — он не знал, потому что спал как убитый. Разбудил его уже проснувшийся начальник штаба.
Было еще темно. От костра по-прежнему долетал говорок.
— Спички высохли?
Петька показал в темноте на стены.
— Увидят!..
Но Никита уже прошарил бревна.
— Тут как в погребе!..
Петька
— Роем!..
И спичек больше не зажигали. Слышали только дыхание друг друга, орудуя — один штыком, другой руками.
Идея была правильной. Через двадцать минут под стеной избушки уже пролезала рука, но чтобы расширить подкоп, пришлось поработать еще с полчаса.
Первым выглянул наружу Никита. Петька сзади подтолкнул его: «Давай!..» Но Никита влез обратно. Велел зажечь спичку д куском случайно оказавшейся под руками извести вывел на стене приветствие джунглей:
МЫ ОДНОЙ КРОВИ — ты и я
Потом они вылезли наружу и соломой прикрыли за собой лаз. Последнее, что слышали они от костра, — это неторопливый говорок Тихоновича:
— Так вот эт-та Ефросинья-то…
И уже не могли слышать, как утром, войдя в пустую избушку, Тихонович долго недоуменно читал надпись на стене, а потом советовался с Акимычем возле костра:
— Али племяш какой?.. Ишь ты! Моя кровь — эт верно… Вот эт-та, как с Ефросиньей-то…
Опыт приходит не сразу
Первый день путешествия кончился неудачей, новый день начался с неудач.
Свою лодку они хорошо упрятали от людей, но позабыли, что иногда в тайге опаснее — звери. Возле их мешков с провизией ночь напролет пировали мыши.
Хлеба, после того как его обрезали и выкинули изъеденные куски, стало в три раза меньше, сала — в два, мясо пришлось вовсе выкинуть, а сметана вытекла из прогрызенного туеска, даже вареные яйца прожорливые зверьки не обошли своим вниманием.
— Надо экономить, — заключил начальник штаба, когда итоги были подведены, а дырки на мешках завязаны, и с запоздалой предусмотрительностью подвесил мешки на ближайшем суку.
По дороге к реке думали расправиться в первую очередь именно со сметаной… Петька взял удочку.
Во всех неудачах был косвенным образом виноват он, следовало искупить свою вину.
Откопал рядом с озерцом червя. Насадил его, поплевал и с надеждой осторожно забросил поплавок прямо на середину озерца. Усаживаясь на коряге, поклялся про себя, что не уйдет без добычи.
Клятва была рискованной, но примерно через полчаса томительного ожидания поплавок дрогнул. Дрогнул и замер опять. Петька напрягся до того, что начало мутиться в глазах. И тут поплавок исчез. Исчез так неожиданно, что Петька дернул удочку обеими руками: дернул непростительно для опытного рыбака — на себя и вверх. Шлепнулся на спину с коряги, а карась прилетел уже откуда-то сверху и шлепнулся на него. Петька успел увидеть только праздничный желтоватый блеск на солнце. То был не карась, а целый поросенок граммов на четыреста весом. И Петька с восторгом потер ушибленную карасем губу. Кинулся за новыми червями.