Открытые окна
Шрифт:
— Как же ты один? Здесь нет душа. И ванны…
Мыться надо было в тазах. Смешиваешь воду — кипяток из большого бака и холодную из ведра, пригоршнями берёшь, брызгаешь на тело, а после намыливаешься вся, по мокрому. А потом снова пригоршнями берёшь воду в тазу, мыло смывать… А если у тебя вода кончилась, то снова кипяток разбавляешь холодной. А мыло пока глаза ест…
После бани на сеновал пошли.
Сеновал был в сарае — вроде как вторым этажом. На первом этаже хозяйка
— Вот, если кому надо будет, сходите на ведро. Чтобы недалеко ходить.
Мы поднялись наверх по приставной лестнице. Она качалась подо мной, и я боялась забираться. Анна Ивановна уговаривала меня:
— Не бойся, не упадёт. Я её держу.
Я сомневалась:
— Она сломается…
Анна Ивановна отвечала:
— Я поднимаюсь по ней, меня выдерживает.
Хотя, я думаю, наша хозяйка была не намного тяжелее меня. Должно быть, она весила лет на 13 или 14.
Наверху тоже всё было хлипко, шатко. Я пожалела, что мы решили спать на сеновале. И Анна Ивановна уже сколько раз предложила пойти в дом. Но Костя стоял на своём:
— Хотя бы на сеновале посплю… — говорит. — Хоть такой плюс от этой Липовки…
Сено было колючее, хотя наша хозяйка дала нам и одеяла, и какой-то коврик. Но твёрдые стебли и через коврик проходили. Мама и Костя оба ворочались, устраиваясь поудобнее. Сено шуршало. Я только подумала, что не смогу уснуть, — а дальше уже ничего не помню. Сильно устали мы в этот день — сон и сморил меня.
Просыпаюсь от какого-то резкого звука. Вроде как будильник. Кругом абсолютная темнота.
— Костя, выключи, — говорю.
Костя что-то мычит в ответ.
Потом слышу мамин голос:
— Это не будильник, это петух кричит.
Вот так, что ли, петухи кричат? За первым петухом второй, третий голос подал. И чего они разорались, ночь ведь ещё?
Но им, оказывается, и по ночам не спится.
Не поняла я, сколько их прокричало. Но когда каждый подал свой голос, наступила, наконец, тишина. Я только сказала себе: «Можно спа-а-ать…», как вдруг слышу, Костя говорит:
— Мама, мне нужно…
А мама ему отвечает:
— Анна Ивановна ведро поставила. Сейчас я с тобой спущусь…
Костя говорит:
— Да что я, маленький? Ты мне только телефоном посвети.
Мама взяла телефон, как фонарик, светит на лестницу.
— Осторожнее, — просит. Сначала нащупай ногой ступеньку, потом…
Костя перебивает, сердится:
— Я что, не знаю, как надо спускаться?
И вдруг как заорёт, и назад, наверх, по лестнице! Она под ним так и запрыгала, затряслась.
Костя только что внизу был, а уже здесь. Дышит тяжко.
— Там, — говорит, — внизу кто-то есть.
Мама отвечает:
— Не может быть.
И зевает.
— Мне, — говорит, — через три
Костя говорит:
— Да я, кажется, передумал. Вовсе никуда я не хочу…
Только я уснула на нашем коврике — опять посыпаюсь. Костя не спит, ёрзает.
Мама говорит:
— Давай-ка спустись вниз, я тебе мобильником посвечу.
Костя в ответ:
— Да ну, не надо. Утро скоро.
Мама его толкает:
— Вставай, вместе спустимся. Давай-давай…
Слышу сквозь сон — Костя говорит внизу:
— Во-во, правда, дышит…
А мама ему:
— Так это скотина!
Костя не понимает:
— Какая скотина?
Мама говорит:
— Ты же в деревню попал. Хозяйка скотину держит.
А Костя снова переспрашивает:
— Кого она держит?
Мама говорит:
— Корову. Или свинью. Не для нас же с тобой сарай строился, чтобы мы спали на сеновале? Хозяйка говорила — скотина у неё…
Я тоже тогда к ним спустилась, а после мы снова на нашем коврике улеглись. Когда все устроились, наконец, как кому удобно, и сено перестало шуршать, я услышала, что под нами как будто вздыхает кто-то. Грустно, сонно…
И вдруг опять петухи кричать начали!
Я говорю:
— Вот ненормальные! Им же на рассвете кричать положено!
А Костя в ответ — сердито:
— У тебя не спросились, когда им кричать!
Хотя я-то при чём? Сам напросился спать на сеновале!
Когда петухи в третий раз раскричались, мы поняли, что так спать невозможно. Тем более маме пора было вставать на работу.
На улице стало уже светло, хотя солнца ещё не было видно. Как в пасмурный день.
Наша хозяйка была уже на ногах.
В глубине сарая, под сеновалом, оказалась дверца. Анна Ивановна открыла её — оттуда стала выходить корова. Она выходила долго. Тело у неё оказалось длинное. Ноги переступают, идут вперёд, а бок всё тянется и тянется из сарая.
Вот, наконец, вся вышла, вместе с хвостом.
Мы посторонились, пропуская её. Мама на всякий случай обняла нас с Костей, и мы отодвинулись к самой стене. Хозяйка сказала:
— Ну-ну… Краля — мирная…
Так вот кто ночью громко дышал, думаю.
После завтрака мама пошла в Собакино.
Хозяйка ей сказала:
— Всё прямо, прямо по дороге. Все так ходят…
А нас с Костей хозяйка повела на пруд.
— Покажу вам, — говорит, — что хорошего есть в нашей Липовке.
Пруд мы вчера толком не разглядели — очень устали, пока до него добрались от шоссе. Он оказался большим, и лежал точно в чашке среди зелёных холмов. На верхушках холмов всюду были то домики, то лес. А внизу блестела на солнце широко разлитая вода.