«Открывать здесь!»
Шрифт:
— Колхозники или секретарь? — переспросил Игнат Александрович.
На этот раз вмешался Юрий Семенович:
— Игнат! Тебя, как говорится, хлебом не корми…
— Хлебом можешь не кормить, а вино разливай, — ответил Игнат Александрович и первый поднял бокал: — За ваше здоровье, Григол! Я рад, что познакомился с вами.
Но самому Игнату Александровичу было уже не до вина. Он хотел знать как можно больше о своем новом знакомом, по возможности — все. Немало встречается в жизни интересных людей, но далеко не все встречи вызывают в душе необходимое для работы волнение —
Встреча с Григолом взволновала Игната Александровича, он принял грузинского председателя в свою душу, почувствовал его как свою собственность и уже додумывал его. Это был его Григол. Теперь только бы не упустить полноты ощущения, не растратить время понапрасну, все выспросить, запомнить и согласовать со всем своим предыдущим опытом жизни.
Ольга Сергеевна, вероятно, поняла его состояние и пришла на помощь своему мужу.
— Я тоже была в ваших местах, Григол Арсентьевич, в Хоби, — сказала она. — Вместе с мужем была. Помню, все не верилось, что мы на земле, а не в раю. Куда ни глянешь — висят те самые апельсины, мандарины, которые я до той поры видела только на скалках весов да в кино. Поднимешь руку — и в руке у тебя лимон, поднимешь другую — хурма.
— Субтропики, — сказал на это Григол.
— А поздней осенью, — продолжала, увлекаясь, Ольга Сергеевна, — на деревьях с хурмой ни одного листика. Висят эти плоды, сверкая на солнце, сгибая ветки, крупные, сочные, действительно золотые, и просвечивают насквозь. А виноград! Где только он не красуется, куда только не забирается! На вершинах деревьев — гроздья, в небе — гроздья. Как в сказке…
Григолу понравились эти восторженные слова о его родном крае, увиденном со стороны, и он тоже заговорил о нем с увлечением:
— Виноград, который высоко на деревьях вьется, это домашний виноград, изабелла. Он очень сладкий. Много у нас винограду. Много и цитрусовых. А фейхоа знаете?.. Этакая японская клубника. Бальзам! А маслины? Но настоящее наше золото — чайный лист. Многие тысячи гектаров чайного листа. Вот где колхозное богатство! Каждый килограмм листа — червонец, новый червонец. Женщины собирают по двести, по триста килограммов чайного листа в день.
— Почему же вашему колхозу стало трудно? — спросила Ольга Сергеевна. — На что вы намекали?
— Зачем намекать? Намеками делу не поможешь. Было трудно. Я говорил о животноводстве. Сверху нам планировали животноводство, а животноводство для наших мест то же, что кукуруза для Заполярья. Закупили мы сто пятьдесят коров в Западной Украине, а корма возили с Кубани. От одних коров терпели убыток в миллион рублей, старых рублей. Литр молока обходился колхозу в четыре рубля. Потом куры. Каждое яйцо
Юрий Семенович был почему-то недоволен, что разговор за праздничным столом опять принимал деловой характер, это портило ему настроение, но Ольга Сергеевна уже не хотела замечать этого.
— И вы не могли отстоять права колхозников? — горячилась она.
— Больше этого не будет! — решительно заявил Григол. — Сейчас все у нас пошло по-иному.
Юрий Семенович не выдержал:
— Довольно о делах!
— Больше этого не будет! — повторил Григол, глядя не на него, а на Ольгу Сергеевну.
Тогда Игнат Александрович встал из-за стола и увел Григола в кабинет. Там они просидели остаток вечера. Хозяйка дома, Евгения Федоровна, несколько раз носила им вино в бокалах.
Табачный дым, вопреки заведенному порядку, стлался по всей квартире, как в конторе правления колхоза.
В течение недели Игнат Александрович с утра закрывался в своей комнате, отключал телефонный аппарат, просил жену не стучать к нему понапрасну и не принимать никого посторонних.
— Не пускай в дом курящих! — особенно настойчиво повторял он.
В квартире было тихо. Наташа с утра уезжала в институт, Миша на время школьных каникул перебрался к бабушке. Игнат Александрович выходил из кабинета, только чтобы поесть, да дважды в день, как обычно, подолгу бродил по набережной. Спал он тоже в кабинете, а когда оставлял его, то захлопывал дверь и ключ брал с собой.
Ольга Сергеевна давно привыкла к этой его манере работать и не тревожилась. «Творческий запой» — так в шутку и сам он называл наиболее счастливые дни своей жизни. Ольга Сергеевна возилась на кухне, в коридор выходила на цыпочках и волновалась, лишь когда слышала, как мужа одолевает кашель.
За дверью сначала раздавались сипение и хрип, будто приходил в движение ржавый механизм старинных часов, перед тем как им начать бить. Затем со скрежетом отодвигалось кресло — это Игнат Александрович либо вставал, чтобы перейти на диван, либо наклонялся над корзиной. Воздух с трудом продирался через его сжатые больные бронхи. Кашель налетал как вихревой порыв ветра на деревенскую улицу, когда скрипят и хлопают калитки, гнутся деревья, всполошенно кудахтают куры и с визгом и хрюканьем разбегаются по подворотням перепуганные поросята.
Все в душе Ольги Сергеевны в такие минуты замирало от страха и жалости. Каждый стон, каждый стук, доносившийся из кабинета, отдавался болью в ее груди. Она припадала к двери, готовая в любое мгновение выдавить ее своей тяжестью и броситься на помощь. Время от времени она спрашивала:
— Подать тебе чего-нибудь, батько?
— Ничего не надо, уйди отсюда! — хрипел Игнат Александрович, когда удушье и кашель понемногу отпускали его.
В дверную щель несло холодом — значит, форточка в кабинете опять открыта. «Простудится еще на сквозняке!» — беспокоилась Ольга Сергеевна, подозрительно принюхиваясь к свежей осенней струе, — идущей из кабинета.