Открывая новые страницы...(Международные вопросы: события и люди)
Шрифт:
В сущности, вся жизнь Литвинова прошла рядом с Лениным и Сталиным. Лишь через год с лишним после кончины дипломата партия приоткрыла занавесу над подлинным Сталиным. Но именно при Сталине Максим Литвинов осуществлял важнейшие внешнеполитические акции Советского правительства. Это факт, и от него не уйти: и взлеты, и драмы связаны с этим именем.
А до этого была другая эпоха — шесть лет работы под непосредственным руководством Ленина. Она началась с того первоянварского дня 1918 года, когда из Петрограда в Лондон пришла радиограмма Советского правительства, подписанная Лениным, о назначении Литвинова послом Советской России в Англии. Ведь
Они надеялись, что Советская Россия задохнется в кольце внешнеполитической блокады: эти «парвеню» такое тонкое дело, как дипломатия, завалят точно… Литвинов был одним из тех, кто разрушил «надежды» царских чиновников. Интеллектуальной движущей силой новой советской дипломатии стали профессиональные революционеры: выходец из дворянской семьи Чичерин, инженер Красин, учитель Николай Крестинский, пастух Ян Берзин, дочь царского генерала Александра Коллонтай, недоучившийся студент Вацлав Боровский и бывший бухгалтер на фабрике, кассир партии большевиков Максим Литвинов. Они не имели высшего образования, но владели почти всеми европейскими языками. И вошли в историю как созвездие блистательных дипломатов, признанных самыми изощренными адептами старого мира.
Кто прошел перед его потухающим взором в ту последнюю ночь? С кем он был близок? Большую часть жизни проводил за границей — то в Женеве, то в Лондоне, Париже, Вене. Начал замечать, что творится что-то неладное. Уходил в себя, редко откровенничал даже с самыми близкими. Лишь один раз пришел на собрание старых товарищей по партии. С грустью заметил: «Как мало нас осталось!»
Наступил тридцать седьмой год. Год тотального уничтожения и без того малочисленных дипломатических кадров.
В очередной приезд из Женевы на вокзале ему сообщили, что арестован Борис Стомоняков, близкий друг по революционной деятельности, чистый, кристально честный человек. Когда за Стомоняковым пришли ночью, тот пустил себе пулю в лоб, мучался в тюремной больнице. Литвинов позвонил Сталину, просил о немедленной встрече.
— Я ручаюсь за Стомонякова… Он честный человек. Я знаю его с начала века. Ручаюсь за него, — повторил Литвинов.
Сталин, расхаживая вдоль стола, как обычно, раскуривая трубку, подошел близко к Литвинову, сказал:
— Товарищ Литвинов, вы можете ручаться только за себя. Вот мне говорили, что Енукидзе честный человек, а он оказался врагом народа.
Продолжать разговор со Сталиным было бесполезно. Все последние годы Литвинов видел, куда идет этот человек. Его особенно волновали нарушения законности, которые начались задолго до тридцать седьмого. Он спасал, кого мог, не только соотечественников. Зарубежная пресса все чаще сообщала об аресте иностранцев — инженеров, других специалистов, коммерсантов. Однажды Литвинов позвонил Дзержинскому:
— Феликс Эдмундович, вы мешаете нам работать. Арестовываете иностранцев и, думаю, часто без всякого основания…
Дзержинский сказал Литвинову:
— Приезжайте, возьмите пропуск в тюрьму. Вам откроют все камеры. Можете лично ознакомиться с делами арестованных. Если установите, что кто-то арестован без основания, освобождайте этих людей.
Многие арестованные иностранцы были освобождены и выехали за пределы СССР. После смерти Дзержинского о подобном и мечтать было нельзя…
На улицах Москвы, Ленинграда появились плакаты: три столпа державы — нарком по военным и морским делам Ворошилов, карающий меч пролетариата Ежов, руководитель советской дипломатии Литвинов. На плакате Литвинов изображен улыбающимся, в руках папка с надписью: «Политика мира».
Но Литвинов уже знал, что
Сталин внешне подчеркивал значение деятельности Литвинова, был щедр на похвалы и награды, иногда чисто по-азиатски делал царские жесты: после возвращения Литвинова из Вашингтона в 1933 году, успешного завершения переговоров с президентом Рузвельтом «подарил» Литвинову свою дачу в Фирсановке близ Москвы. Максим Максимович в кругу близких обронил: «Ермак за покорение Сибири получил шубу с царского плеча. Я за «покорение» Америки — дачу». Были и другие признаки «благоволения», как та телеграмма Сталина Литвинову в Женеву: «Инстанция высоко оценила вашу блестящую речь».
Между тем из Наркоминдела продолжали исчезать опытнейшие сотрудники. «Новых» назначали без ведома наркома. Литвинову становится известно, что за его спиной полпреды получают указания Молотова, что в Берлине торгпред Канделаки ведет тайные переговоры с Герингом и Шахтом…
И тогда Литвинов пишет в правительство заявление об отставке, хотя сомнения в правильности этого шага не дают покоя. Не будет ли трусостью уход с поста в такое сложное время? И не правильнее ли попытаться спасти то, что еще можно спасти? Ведь от советской дипломатии требуются новые шаги, новые поиски, возможно, компромиссы… И он не подал заявление. Оно осталось в сейфе до той ночи на 4 мая 1939 года, когда Берия, Маленков и Молотов прибыли смещать его с должности народного комиссара иностранных дел.
Задумывался ли над вопросом, которым после многие люди задавались и у нас, и за рубежом: почему он уцелел в те годы?
Когда ночью после смещения с поста Литвинов возвратился в Фирсановку, правительственный телефон уже был отключен. Его ждал взвод охраны НКВД, охраны, означавшей только одно. Осенью восемнадцатого года в лондонской тюрьме Брикстон, куда упрятали Литвинова британские власти, соблюдая традиции старой доброй Англии, на двери камеры повесили табличку: «Гость его величества». Теперь он стал, по сути, пленником своей страны, которой отдал всего себя.
Он позвонил Берии по городскому телефону, спросил, зачем нужна эта комедия с охраной? Берия, хохотнув, ответил: «Максим Максимович, вы себе цены не знаете!»
Почему все же Сталин не уничтожил его? Как Крестинского, Карахана, Стомонякова? Как многих, занимавших еще более высокие посты в партии и государстве.
Достоверно известно, что подготовка к процессу над «врагом народа Литвиновым» началась сразу же. Берия и Кобулов пытали сотрудников Наркоминдела Гнедина, Егорьева, Пивеня с целью заставить их оклеветать Литвинова. Но процесс откладывался. Вероятно, Сталин держал Литвинова в резерве, на всякий случай. Да и всемирный авторитет бывшего наркома останавливал, заставлял задуматься. Эдуард Эррио, выражая беспокойство Франции, сразу после отстранения Литвинова заявил с трибуны парламента: «Ушел последний великий друг коллективной безопасности». Так думал не только Эррио.
Литвинова спасла Отечественная война. Сталин, никогда не отягощавший себя излишними соображениями, дал задний ход — авторирет Литвинова был ему необходим в новой ситуации. Да и Рузвельт намекнул через Гарри Гопкинса, что Америка нуждается в Литвинове… Поэтому вскоре Молотов решил прозондировав почву.
— На какую должность вы претендуете? — спросил он Литвинова.
— Только на вашу, — резко ответил тот.
Страшной ноябрьской ночью 1941 года, когда вся Россия за крыла своей грудью Москву, в Куйбышевском «наркоминделе» раз дался звонок Молотова: