Откуда родом варяжские гости?
Шрифт:
Хроника Бельского приобрела большую популярность среди читающей публики Польского королевства. Достаточно заметить, что она выдержала три переиздания на протяжении всего пятнадцати лет после первой публикации, а также была переведена на русский язык. Александр Гваньини как бы повторял тезисы Бельского. «Возможно, — писал он, — этот Рус, внук Лехов, и мог править в Русии. Но Русь называлась так задолго до него».[80]
Другой польский автор, Мартин Кромер отрицал связь этнонима «Русь» не только с именами библейского Роша (Кн. Иез. 38-39) и легендарного Руса, но и с наименованием роксолан.[81] Сам Кромер осторожно склонялся к варяжской версии, отдавая предпочтение сказанию о Призвании Рюрика, Синеуса и Трувора.[82] Однако в
М. Стрыйковский считал отчасти возможным параллельное употребление форм «роксоланы» и «руссы». В то же время он возражал против применения латинизированного написания «рутены», ссылаясь на то, что сходным образом именовалось одно из кельтских (?) племён «во французской Аквитании».[84]
Стрыйковский принимал версию Герберштейна, главным образом, текстологически. Он считал вероятным, что на Руси «по причине общих границ правили либо шведские, либо датские, либо прусские князья». Ссылаясь на «некоторых историков», Стрыйковский писал, что «издавна славный город Вагрия, основанный недалеко от Любека вандалитами», являлся местом, откуда «руссаки выбрали себе князей из этих вагров или варягов и вандалитов».[85]
Станислав Сарницкий в своих «Польских анналах» писал о вендах, населявших южное побережье Варяжского моря, как о предках русов.[86] В польской историографии заканчивают брать легенды за основу исследования.
Польская историческая мысль предвосхитила появление собственно русских этногенетических легенд; именно польская интерпретация была воспроизведена в ряде русских хронографов XVI-XVII вв. в виде рассказа «О истории еже от начала русския земли и создании Новгорода».[87] Некоторые книги на русском языке, появившиеся на Украине во второй половине XVII века (например, знаменитый киевский «Синопсис» Иннокентия Гизеля[88]) почти без изменений воспроизводили наиболее популярные версии происхождения Руси, изложенные в своё время польскими историками.
В то же время, польские источники менее объективны, нежели немецкие. Это связано в первую очередь с тем, что они появлялись в особых условиях русско-польских отношений. Субъективность выражалась, в первую очередь, в пропольской (великопольской) трактовке фактического материала, который приводился в целом правдиво и без искажений.
Шведские источники и зарождение норманизма.
Шведские источники по варяго-русской проблеме, равно как и польские документы, оказываются в значительной степени политизированными. Безусловно, в них отражались сложные отношения между Россией и Швецией, которые всегда выступали в качестве соперников. Со времён Тридцатилетней войны 1618-1648 гг. значительная часть Прибалтики находилась под властью Швеции. Разрушения и бедствия, связанные с войной, привели к резкому сокращению (почти до окончательного истребления) потомков донемецкого населения региона, а многие прибалтийские немцы позднее выступили против России на шведской стороне. Например, две трети так называемых шведских офицеров происходили из древних фамилий орденских рыцарей.
Со шведскими источниками связана проблема зарождения норманизма в науке. Как ни странно, она по сей день не достаточно изучена. Сам по себе вопрос о корнях норманнской теории, безусловно, является вполне самостоятельным с научной точки зрения. Многие учёные относили к основателям норманизма Г.З. Байера и Г.Ф. Миллера, то есть немецких учёных первой половины XVIII века. Конечно, оба исследователя, вне всякого сомнения, стояли у истоков немецкого норманизма, но далеко не очевидно, что они являлись «первооткрывателями» самой норманнской теории.
В историографии известно несколько трактовок проблемы возникновения норманизма. Например, Н.И. Ламбин
Однако проблема зарождения норманизма не ограничивается суждениями о киевском летописце или об академике Байере, как о первых сознательных норманистах. Совершенно неожиданный поворот в исследовании этой темы получается на шведском материале.
Уже в XVII веке шведские историки пытались выяснить значение слова «варяг» и объяснить происхождение Рюрика. В это время в шведско-финской историографии зарождаются первые зачатки норманнской теории, которой в то время не существовало в немецкой науке. Этой проблемой в своё время занимался липецкий историк В.В. Фомин, что нашло отражение в его диссертационном исследовании и последующих работах.[92]
Шведская историографическая традиция отождествлять варягов со шведами была обусловлена актуальными политическими мотивами. В годы Ливонской войны разгорелась резкая полемика между Иваном Грозным и шведским королём Юханом III, которая не обошла также варяжский вопрос. Полемика основывалась на разногласиях о титуловании, которое в средние века было неизменно первостепенным. Иван Грозный считал Юхана III выходцем из «мужичьего рода», имея в виду, что его отец не был королевской крови.[93] Среди архивных документов действительно не нашлось доказательств, что Швеция по общепризнанному рангу входила в число королевств. Отец Юхана III Густав I Ваза происходил из шведского дворянского, но не королевского рода. Он вступил на престол в 1523 году после освобождения Швеции от власти датских королей. Поэтому Иван Грозный не считал шведских правителей равными себе.
Юхан III в ответ прибегнул к тому аргументу, что варяги были родом из Швеции. Несомненно, это был взвешенный дипломатический ход, направленный на то, чтобы, по крайней мере, уровнять политически Швецию с Россией. Начало норманистской трактовке варяжской легенды было положено именно тогда.
В Европе был хорошо известен шведский писатель и историк Петрей де-Эрлезунда (1570-1622), который был родом из Упсалы и учился в гуманитарной Высшей школе имени Юхана III. Он служил в России четыре года, а затем в 1608 и 1611 годах ездил в Москву посланником Карла IX. В 1615 году Петрей написал свою «Московитскую хронику» и сам же, в 1620 году, перевёл её на немецкий язык.[94]
Ю.А Лимонов характеризовал Петрея как «политического агента» шведского двора в России, отмечая, что вся его деятельность была направлена на сбор актуальной политической информации об отношении русского правительства к шведской короне и всевозможных сведений о прошлом России.[95]
Петрей полагал, что русы (варяги) были народом с побережья Балтийского моря, также как шведы, финны, кашубы, померанцы, венды и другие. Вопрос состоял лишь в том, с какого берега — южного или северного — они происходили, и здесь начиналась путаница. С одной стороны, Петрей писал, что князья Рудрих, Синаус и Трувор вели своё происхождение и вышли из Пруссии, а впоследствии стали править в Северо-западной Руси. Однако в той же работе дальше он поправлялся и указывал, что они происходили не из Вагрии (Wagerland), располагавшейся в земле Гольштейн, а из Швеции. Противоречивость следовала, видимо, из того, что в начале XVII века Прибалтика находилась в поле внешнеполитических интересов, а впоследствии и под властью Швеции. В этом ключе Петрей критикует явно традиционную точку зрения о варяжской прародине в гольштинской Вагрии.[96]