Откуда взялся этот Клемент?
Шрифт:
— Да уж, звучит хреново.
— А теперь вы будете мне помогать?
— Ага.
— Везет же мне! И что будет, если и со мной не получится?
— Дается три попытки. Если я опять облажаюсь, игра закончена.
— В смысле?
— Загремлю в место настолько омерзительное и страшное, что это за пределами человеческого разумения.
— В «Большого брата», что ли?
— Это еще что такое?
— Неважно.
Качаю головой и трогаюсь на зеленый. Зачем нужен весь этот спектакль, выше
— А в чем смысл четырнадцатилетнего периода?
— Какого периода?
— Вы сказали, что умерли в 1975-м, после чего возвращались в 1989-м и 2003-м, а сейчас 2017-й. Разница между годами четырнадцать лет.
— В Библии число четырнадцать символизирует освобождение от грехов, — отвечает Клемент, словно констатируя общеизвестный факт.
«А его так просто не возьмешь».
— Я и не знала.
— Да я тоже. Как я уже говорил, подобная фигня сама собой выскакивает у меня в голове.
Дальше мы едем молча, мой пассажир лишь разглядывает темные городские пейзажи за окном. Я всеми фибрами души жажду избавиться от своего безумного спутника. Но останавливают два обстоятельства.
Во-первых, совершенно невозможно объяснить, как Клемент оказался в моем магазине.
И во-вторых, впервые за несколько дней чуть отпустило ощущение беззащитности. Что совершенно нелогично, поскольку скрюченный на пассажирском сиденье человек может убить меня голыми руками. И все же его поведение не обещает подобной развязки.
Это не столько доверие, сколько интуиция.
— Итак, Клемент. Я пущу вас к себе только на определенных условиях.
— Валяй.
— Первое. Если мне в вашем присутствии будет неуютно и я попрошу вас уйти — вы уходите.
— Даже не знаю, куда я уйду, но ладно, согласен.
— Второе. Можете не называть меня пупсиком?
Он надувает щеки.
— А вот этого обещать не могу.
Я закрываю глаза и, пользуясь тишиной, пытаюсь навести в мыслях некое подобие порядка. Безнадежно. Делаю глубокий вздох и поворачиваюсь к Клементу.
— Можете хотя бы пообещать, что не убьете меня?
— Да брось, пупсик. Не буду я тебя убивать. Если бы хотел, давно бы уже убил.
Убедительно.
— Видимо, я свихнулась. Пошли.
Мы выбираемся из машины, и Клемент быстро оглядывает улочку.
— Те клоуны из магазина знают, где ты живешь?
— Да они сначала на этой улице и дежурили.
— Усек. Тогда держись слева от меня, пупсик.
— Это еще зачем?
— Работа у меня такая, быть параноиком. Если вдруг кто выскочит из машины, то прежде, чем доберется до тебя, ему придется иметь дело со мной.
Я не спорю и послушно становлюсь слева от него. Мы молча
Вот и дом. Я отпираю замок и уже собираюсь войти, но он кладет руку мне на плечо.
— Погоди.
И с этим он проскальзывает мимо меня в черноту коридора.
— Ну и что вы делаете? — вздыхаю я.
— Осторожность не помешает.
Я качаю головой и следую за ним.
Внутри включаю свет, и теперь уже Клемент идет за мной на кухню. Не дожидаясь приглашения, он усаживается за стол:
— А пивка у тебя нет?
Я собираюсь было сделать замечание, но напоминаю себе, что этот мужчина только что меня спас. Будет жлобством не угостить его даже пивом в знак признательности.
Так что, как подобает гостеприимной хозяйке, достаю из холодильника банку светлого пива Карла — вряд ли он за ним вернется — и вручаю Клементу.
— Твое здоровье, пупсик.
Он откупоривает банку, жадно отпивает и достает из нагрудного кармана безрукавки пачку «Мальборо», которую открывает и протягивает мне:
— Сигарету?
— Нет, спасибо. И я предпочла бы, чтобы в доме вы не курили.
— А где же тогда?
Я отпираю и распахиваю дверь черного хода.
— Можете воспользоваться задним двориком.
Он неохотно поднимается, бредет наружу, на ходу прикуривая от «Зиппо», и останавливается метрах в трех от двери. Я наблюдаю за ним, прислонившись к косяку. Взмахом запястья Клемент захлопывает крышку зажигалки и прячет ее обратно в карман.
— Курение убивает, — не удерживаюсь я от нотации.
Он затягивается и медленно выпускает дым.
— Мертвого убить нельзя.
Желания оспаривать это утверждение у меня нет.
Над двориком плавает облачко табачного дыма, пробуждая сотню воспоминаний. Отец, как и многие мужчины его поколения, курил. Многим не нравится запах табачного дыма, а вот меня он странным образом успокаивает — в небольших дозах, разумеется. Я даже сама курила, в колледже и университете, в тщетной попытке вписаться в коллектив. По окончании учебы вписываться стало некуда, а других причин продолжать курить не осталось.
— Итак, пупсик. Как насчет объяснить, почему я здесь?
— Потому что мне не хочется, чтобы дом пропах табаком.
— Твою мать, — бормочет Клемент. — Да нет же. Почему я здесь, в смысле, в твоей жизни?
— Ах да. Только здесь уж больно холодно. Пойдемте в дом, расскажу основное.
Он еще раз глубоко затягивается, бросает окурок на землю и плющит его своим гигантским ботинком «Челси».
Мы возвращаемся на кухню и усаживаемся за стол.
Я обхватываю голову руками и пытаюсь понять, что побуждает меня откровенничать с незнакомцем и с чего начать.