Отложенное самоубийство
Шрифт:
— Как продвигается ваша работа, герр Росс? — спрашивает меня Кальт, когда тема пыльного прошлого исчерпана.
Я ставлю пустую чашку на поднос. Что ж, как говорится, покалякаем о делах наших скорбных.
— Я собрал достаточно материала, чтобы начать книгу, герр Кальт. Мне удалось установить, что в действительности произошло тринадцатого июня девяносто первого года и кто является истинным виновником смерти Ханса и Гретель. Разгадка трагедии найдена.
Кальт нетерпеливо перебивает меня:
— И кто же убийца? Неужели все-таки это не Беа?
Я смотрю на старого измученного человека. Какую непосильную
— Нет, не Беа. Тогдашний инспектор, а теперь комиссар полиции в отставке Хеннинг Крюкль.
Звучит эффектно. Кальт, разинув рот, смотрит на меня. У него нет слов. Потом протестующе машет руками:
— Но позвольте! Как это может быть? Я не понимаю…
Передаю ему свой разговор с Генрихом в больнице. И вообще рассказываю старику обо всем, что случилось за последние дни. Он в шоке. В прострации. В нереале. И в тревоге. Больше всего его занимает здоровье сына.
— Что с Генрихом? Он еще жив? Он поправится?
Успокаиваю старика как могу. Зачем ему знать, что сын в коме. Все будет хорошо. Генрих в порядке. Ламбада ждет возвращения хозяина у родственников. Харун кивает головой в такт моим словам. Поддерживает. Кальт немного успокаивается. Но только чуть-чуть.
— Все, что вы рассказали, герр Росс, просто невероятно, чудовищно! Я все еще не могу в это поверить! Какая запутанная история, какая нелепица, в конце концов!
Ну кто бы говорил! Человек, сумевший обмануть правоохранительную систему Германии и водивший всех за нос двадцать один год! Ему ли удивляться и жаловаться! Вообще семейные истории Кальтов могли бы заинтересовать не только меня, даже братьев Гримм, но, к сожалению, я не собиратель сказок. А то бы… «Ханс и Гретель против ужасного человека-пингвина». Интересно?
Кальт все еще не может полностью прийти в себя. Оглядываясь на стену, где висят фотографии покойной жены, он спрашивает снова и снова:
— Так вы уверены, что Беа не виновата? И Генрих? Это совершенно точно?
— Мне кажется, словам Генриха можно верить. Сам факт нападения на него подтверждает его показания.
— А сейчас Генрих в безопасности? Крюкль не сможет до него добраться? — снова тревожится Кальт.
Заверяю старика, что комиссар Уль делает все необходимое, чтобы защитить Генриха. Немного успокоившись, Кальт сообщает, что власти прислали ему уведомление о том, что его дело подлежит пересмотру. Адвокаты уже начали работу. Скоро старик будет реабилитирован. Начнет дышать свободою в своей затерянной деревне. Интересно, а оно ему надо?
Кальт дрожащей рукой поднимает чашку с кофе. Делает глоток. Его морщинистый лоб покрывает испарина, несмотря на октябрьскую прохладу. Разволновался бедняга. На его месте я бы тоже волновался. Беа со стены снисходительно улыбается нашему собранию. Вот кого уже не волнуют земные заботы.
— Что же теперь будет? — спрашивает меня Кальт.
— Ну, вашу невиновность и невиновность вашей жены и сына благодаря герру Харуну доказать будет нетрудно. Крюклем займется полиция. Я думаю, что об этом позаботится комиссар Уль.
— А могила детей?
— Вот с этим сложнее. О том, где были похоронены Ханс и Гретель, знала только Беа. А ее уже нет в живых.
Кальт молча смотрит на меня. Чего-то ждет. Они заварили эту кашу, а я расхлебывай! Тишину нарушает Харун:
— Может быть, брат Беа что-то
— Вряд ли Свен может что-то знать, — с сомнением говорит Кальт. — К этому делу он не имел никакого отношения.
— Это вы так думаете, герр Кальт, — привожу я свои контраргументы. — Все считали, что и Генрих не имеет отношения к гибели детей, а оказалось, что он — ключевой свидетель. Даже участник событий. Крюкль специально не заострял внимание следствия на Генрихе, чтобы не вскрылась вина его самого. Крюкль был следователем, и ему несложно было направлять расследование в нужную сторону. Тем более что и придумывать ничего особенно не пришлось. Ваше признание, герр Кальт, сразу определило его позицию. Найден «Баварский монстр», на которого можно списать все убийства детей в Нашем Городке, произошедшие за несколько лет. Беа помогала вам совершать преступления, а непутевый сын ничего не знал, и на него можно не обращать внимания.
— Я всего лишь хотел защитить Беа, — еле слышно шепчет Кальт. — Мы попали в ловушку, подстроенную негодяем. Беа была тяжело больна и не выдержала бы тюремного заключения. Что мне было делать? Я ведь так ее любил!
— Тем не менее вы развелись?
Кальт глядит на меня мокрыми от слез глазами.
— Я это тоже сделал из любви к Беа. Чтобы никто не мог упрекнуть ее в том, что она связана со мной, «Баварским монстром».
— А почему ваша жена дала согласие на развод?
— Ей было уже все равно. Беа просто покорно ждала смерти.
Кабинет окутывает тишина. Темная, почти осязаемая, как и вечерний сумрак, заполняющий утихший мир. Давит тишина, давит сумрак. Тяжелый разговор.
Забывшись, постукиваю пальцами по подлокотнику кресла. На моем тайном языке это означает: «Хочу домой».
Сдержанно прощаемся. «Чау! — Чау!» Покидаем персональный седьмой круг ада Алоиса Кальта. Выходим на улицу. Харун опережает меня, торопясь к своему «Мерседесу», поэтому не слышит жуткий звериный вой, пробивший даже толстые стены мрачного узилища. Я понимаю — это воет загубленная жизнь. Беа спасала Генриха, Алоис спасал Беа, и ничего этого было совершенно не нужно. Я сам напрасно подарил двадцать лет своей жизни Виолетте. И мой вой, когда я это понял, наверное, был таким же страшным. Да, бывают в жизни огорченья…
В одиночестве ужинаю дома. «Антенне Байерн» обеспечивает процесс питания музыкальным сопровождением: Псай, Конор Мэйнард, Калигула, пробки на дорогах. Колокола, скупо прозвонив, готовятся ко сну. На Песталоцциштрассе царит безмолвие. Даже проезжающих машин не слышно. Такое впечатление, что могильную тишину из кабинета Кальта я привез к себе домой.
Жую жесткий зерновой хлеб, заедаю его сервелатом, сервелат запиваю молоком. После такого ужина прямая дорога в туалет. Школьная задачка о бассейне с двумя трубами. В одну трубу нечто вливается, из другой нечто выливается.
Сегодня вечером в морозильном отделении холодильника я обнаружил замерзших лобстеров. Маринины стратегические запасы, на случай приезда важных гостей или наступления конца света. Я задумчиво посмотрел на них и оставил в покое. Нет, такая пища мне не по зубам. Не знаю, с какого боку к ним подобраться. В просверленной голове хихикает только дурацкая фраза: «Если вы не знаете, как правильно есть лобстеров — ешьте ртом». Сейчас знание дурацкой фразы мне не поможет. Поэтому — хлеб, сервелат, молоко.