Отлученный (сборник)
Шрифт:
Они мало разговаривали.
– Ну вот!
– заключил Ксавье.
– Теперь уже недолго. Самое трудное позади.
Она говорила это каждый раз.
– Да, позади, - согласился Ксавье.
Она вглядывалась в его волевое лицо. Последнее свидание. А потом?…
– Свидание окончено!
– объявил надзиратель.
Ксавье разжал и сжал руки. Кровь стучала в виски. К счастью, они скоро отсюда удерут.
– Наберись терпения, - шепнула Женевьев, наблюдая за братом.
Надзиратель вышел в коридор, между двух
Ксавье прочитал на приколотом к сумочке белом листке: «Сегодня в полночь». И Женевьев тут же ушла.
В столовой он отдал свою порцию соседу, который молниеносно сожрал ее, боясь, как бы Ксавье не передумал.
Чтобы легче было ждать, он закрыл глаза и стиснул кулаки.
В камере он утвердительно кивнул Ла Скумуну, и они стали дожидаться, пока надзиратели всех запрут, проведут перекличку и уйдут.
– Все готово.
– Наконецто, - ответил Ла Скумун.
Ксавье рассказал ему о трюке с ридикюлем.
– Ты уверен?
– Как и в том, что разговариваю с тобой.
– Мог бы постараться узнать больше, - пробурчал Ла Скумун.
Ксавье засмеялся. Роберто убивал время как мог. Они считали удары часов, один из них обсчитался.
– Одиннадцать, - сказал Роберто.
– Нет, десять.
– Одиннадцать.
– Десять.
Они шептались, но хотели кричать.
– Твоя история - это точно не туфта?
– спросил Ла Скумун через некоторое время.
– Если не веришь, можешь дрыхнуть.
Камеры были расположены вдоль всего корпуса. Они выходили во внутренний двор и на кольцевую стену. Длинные Узкие окна следовали друг за другом как тире морзянки.
В полночь послышался звук шарманки.
– Старина Миг!
– прошептал Ла Скумун.
Его трясло. Ксавье отвернулся, чтобы друг почувствовал себя в одиночестве.
Миг сыграл мелодию популярной песенки, потом затянул песню моряка, мечтающего о собственной лодке. Ла Скумун, лежа на спине, вцепился пальцами в шероховатую ткань матраса. Эта музыка выворачивала ему кишки.
Послышались крики. Охрана прогоняла Мигли. Тот, продолжая играть, тронулся с места, и музыка приблизилась, чтобы через несколько мгновений удалиться. Ла Скумун натянул на голову одеяло и согнутой рукой вытер глаза.
* * *
В то утро, между последним ночным обходом и открытием камер, в углу бордосцев началось волнение. Бордосцы были хроническими бунтарями.
– Почему мы должны жрать эту блевотину?!
– сказал один из них, стоя на своей койке.
– А штрафной режим видал? Шагай или подохни.
– Эта падла хозяин [9] - не один на свете. Над ним префект. Надо только всем отказаться от их тухлой баланды и начальству станет жарко.
Зэки одобряли.
–
– Ждем завтрашнего утра. Я подойду первым. Если опять тухлятина, отказываюсь от порции, и вы делаете то же самое.
Эта идея понравилась всем.
– Им придется доложить в префектуру, а жратва станет уликой. Иначе мы все тут подохнем. Все время привозят новых, никого не выпускают, а общее число остается прежним. Разве не правда?
Это была правда, как и то, что хлеб иногда давали плесневелый, а суп кислый. Правда, что люди ели клей.
Ла Скумун знал, что коллективный бунт, даже неудачный, взбудораживает тюрьму. Зачинщиков просеивают и переводят в разные тюрьмы.
– Я не согласен, - заявил он.
– Сдрейфил?
Ла Скумун говорил, сидя на кровати.
– Не люблю коллективных демонстраций. Когда меня все достанет, буду действовать сам по себе.
Бордосцев было трое. Они работали в одном цеху с Ксавье, но спали в той же камере, что Ла Скумун. Это было хитростью тюремной администрации, стремившейся разделять на ночь людей, общавшихся между собой днем.
– Здесь мы все заодно, и ты не отколешься, - пригрозил оратор.
– Если мне захочется взять пайку, я ее возьму. А когда не захочется, не стану брать, - спокойно объяснил Ла Скумун.
– Будешь делать то, что решат все. Тут тебе не школа. Завтра отказываемся от хлеба все без исключения. А с теми, у кого не хватает смелости отказаться, разберемся всей компанией.
Он подошел к Ла Скумуну.
– Может, ты вообще не мужик?
Ла Скумун опустил глаза, думая о пистолете и месяцами подготавливавшемся побеге.
– Потом посмотрим, - ответил он.
По ту сторону решетки Ксавье стиснул зубы. Донесшийся издалека лязг ключей в тяжелых замках заставил всех замолчать.
Чтобы выйти во двор к столовой, сонные зэки спускались по лестнице и следовали по коридору, в конце которого прево выдавали каждому ежедневную пайку хлеба.
Заключенные проходили не останавливаясь, разглядывая полученные двести граммов серой спрессованной муки. Пекарня работала не каждый день.
Бригадир швейников пришел к девяти, после общей переклички. Войдя в помещение склада, он подмигнул Ла Роке и вытащил сверток из своей маленькой пляжной сумки, красной с синей каймой.
Ла Скумун поблагодарил и спрятал сверток под стопку брюк. Он разбирал на столе пуговицы, складывая их дюжинами.
– Я заканчиваю, не то запутаюсь, - предупредил он, возвращаясь к работе.
– Время есть, - ответил завскладом.
Он ушел в свой кабинет. Сердце Ла Скумуна билось чаще. Надзиратель, сидевший на стуле, от безделья крутил «мельницу» большими пальцами рук. Бригадир возился у гладильного стола. Ла Скумун лихорадочно схватил передачу. На дне коробки поблескивал пистолет калибра 7,65, который он передал Мигли в день разборки с неграми.