Шрифт:
'Отморозки'
На германском фронте продолжаются бои. На Северо-Западе немецкое наступление остановлено на рубеже р. Дубиссы.
На участке фронта в районе р. Оржиц и Лыдыня 30 июня (даты по ст. стилю) германские войска предприняли наступление силами до корпуса. 1-ая, 2-ая Сибирские стрелковые и Сибирская казачья дивизия [в которую входит полк Анненкова] отразили наступление, не дав немцам продвинуться более, чем на километр, несмотря на сильный артиллерийский огонь.
1
– Желаю здравствовать, господин
Крепыш штабс-капитан с жутко исшрамленным лицом привычно бросил руку к фуражке. Дивизионный врач улыбнулся одними губами, и ответил на приветствие:
– И вам доброго здоровьица, Глеб Константинович. Искренне рад вас видеть, - покривил он душой.
Лицезрению штабс-капитана Львова он совершенно не радовался. Нет, офицер - по всем статьям! Не красавец, так с лица воду и не пить, а вот все остальное - мое почтение! Из гвардии сам попросился в армию - подполковник Раевский уж постарался навести самые точные справки!
– и не потому как проигрался, или, упаси Господь, что-то порочащее офицерскую честь, а исключительно по зову сердца и долга. На Балканскую войну отправился. А после в гвардии восстанавливаться не стал, что характеризует Глеба Константиновича со стороны самой наилучшей. И воевал хорошо: 'Станислава' с мечами и 'Владимира' с мечами честно заслужил. Но только вот говорят о нем нехорошее. Будто бы звереет господин Львов в бою, человеческий облик теряет.
Владимир Семенович Раевский полагал себя врачом опытным, да и успел насмотреться на то, что с людьми война делает - Японскую кампанию от первого до последнего выстрела в действующей армии прошел. И потому не без оснований полагал, что 'накатило' на штабс-капитана после того ранения. Осколком снаряда зубы повыбивало, лицо разворотило, и контузия опять-таки... Вот тогда-то все и началось: узрел Глеб Константинович в зеркале 'ряд волшебных изменений милого лица' , и взбесился. Солдаты от его муштровки стонут, офицеры шарахаются.
Недавно вот снова учудил. На дне ангела заместителя командира полка принялся капитан Вельцбах о своих родственниках в Германии рассказывать. Нет, понятно, что пьян Вельцбах был до положения риз, но надо же иметь и уважение к родственным чувствам. Неприятно ему в своих по крови стрелять. Все с пониманием отнеслись, уж и забыли, а тут Львов эдак с улыбочкой, которая на его лице вовсе звериным оскалом смотрится, и говорит:
– Благодарю вас, господин капитан. Теперь буду знать, что на правом фланге у меня - потенциальный предатель...
– Потом завел очи горе и добавляет, словно бы про себя, но так, что всем слышно, - Надо бы там отсечную позицию оборудовать...
И добро бы, просто сказал. Вельцбах тогда покричал, попробовал даже Глеба Константиновича на дуэль вызвать, но его успокоили быстро. Владимир Семенович лично ему рот два лафитника шустовского влил - он и успокоился. Даже похрапывать принялся. Вот только на следующий день Львов свое обещание выполнил, и поперек траншеи отсечную позицию отрыл. Даже рогатку с проволокой откуда-то раздобыл, и траншею-то перегородил.
И так со всеми. Даже со своим товарищем по юнкерскому училищу, штабс-капитаном Лисовским, не ладит. Хотя и вежлив, и, как говорят господа англичане, корректен, а нет-нет, да и прорвется такое, что оторопь берёт.
И вот же случилось, что племянница Владимира Семеновича - Зоя Карташева, набившаяся в сестры милосердия прямо в его лазарет... Впрочем, тут уж нечего против истины грешить: Раевский сам ее к себе забрал. Все ж под приглядом. А то перед сестрой нехорошо вышло бы.
И вот эта самая Зойка - шалунья, стрекоза Зойка, которую он знал с пеленок, умудрилась влюбиться в это чудо-юдо морское. И ни на какие уговоры не поддается. 'Он очень интересный человек! Он очень
Правду сказать, Львов - партия не из последних. Хоть и дальний, а родич князьям Львовым, и говорят, что ворожат ему где-то там, в эмпиреях... И честен, не пользуется дурным девичьим чувством, во всяком случае - пока. Но вот не лежит у него душа к этому штабс-капитану. Не лежит, и все тут!
Объект же нелюбви господина Раевского тем временем поцеловал Зойке кончики пальцев, обнял ее на прощание, и угнездился в седле подведенного ротным ординарцем коня. Еще раз помахал рукой своему 'предмету' и потрусил нескорой рысцой в сторону передовой. Раевский с неодобрением посмотрел ему вслед, потом с таким же неодобрением взглянул на лучащуюся счастьем Зойку, но тут же позабыл обо всем, так как в этот самый момент ему доложили о прибытии давно заказанных лекарств. Владимир Семенович отправился к стоявшим поодаль от палаток санитарным повозкам с красными крестами на беленых известью бортах и совсем позабыл о своих недавних размышлениях.
А виновник тягостных раздумий дивизионного врача подполковника Раевского в этот самый момент ехал по вдоль набитой сотнями повозок колеи и предавался совершенно другим размышлениям, хотя тоже весьма тягостным.
'Основной его мыслью было: 'И как же это меня угораздило?' Жил себе, жил, никого не трогал... почти... иногда... Нет, все-таки разумного объяснения тому, как мужик хорошо за пятьдесят, счастливый муж, отец и дед вдруг в одночасье оказался на фронте Первой Мировой. 'Шел, споткнулся, упал, ударился головой. Очнулся - ... ФРОНТ!' И ведь самое обидное, что почти так оно и есть...'
Глеб Константинович Львов извлек из кармана портсигар с массивными золотыми накладками, вытащил папиросу, чиркнул спичкой и закурил. Машинально протянул портсигар ординарцу:
– Будешь?
– Премного вами благодарны, Глеб Константинович, - младший унтер-офицер чинно принял папироску, замолотил кресалом по кремню, раздул фитиль и тоже окутался клубами сизого табачного дыма.
В отличие от своего командира, ординарец не утруждал себя особыми рассуждениями. Странный у них ротный, ну да и Бог с ним. Солдатешки, знамо дело, стонут от евойных придирок, но больше для виду: кормёжка в их роте самая-разсамая, сапоги у всех целые, шинелки - тоже. И попусту класть своих их благородие сам не станет и другим не дает. Так что хоть и постанывают солдатики, а скажи кто из чужаков хоть слово против их командира ротного - пущай Господа благодарит да ангелов-заступников, коли зубы в горсти не унесет! А то! Небось вся рота видела, как их благородие артельщика мордовал за прокисшую капусту. Так отделал - ого! В иной деревне конокрада легче бьют. А напоследок макнул их благородие штабс-капитан болезного мордой в прокисшие да вонючие щи, да и держал там, покуда тот еле-еле не сварился! С той поры его солдатешки сильно зауважали.
А что с придурью штабс-капитан, так он и ничего. Известно - барин. А у бар всегда придурь какая нинаесть, а сыщется. Вот взять хотя бы, как он в ординарцы попал. Ехал себе, ехал в Белгорайский полк, а тут их благородие возьми, да и подвернись. Постоял-постоял, потом ушел куда-то, а потом - приказывают: собирай, мол, свои пожитки, да вот с их благородием и ступай. Оказалось, что их благородие Глеб-то Константинович, его у ротного в карты выиграл. И как-то так запросто сразу с ним стало - даже удивительно! Опосля уж как-то не выдержал, спросил: зачем я, мол вам понадобился-то, вашбродь? А Глеб Константинович только усмехнулся эдак, да и говорит: 'А усы, мол, мне твои приглянулись. Тебе, - говорит, - еще бы бурку, да папаху...' Вот и знай-понимай: не хотит сам говорить, а коли так - так тому и быть. Чай, не поп, их благородие не исповедую.