Отойди от моей лошади
Шрифт:
И все стали расходиться.
Пушок ещё раз лизнул меня, а я ещё раз похлопал его по мордочке с белым пятном. И мы побежали с Тимкой срезать мне удочку.
И тут-то всё и началось.
Когда я уже спать лёг, к нам пришёл очкастый зоотехник и сказал:
— Нам необходим ваш ребёнок. На полчасика.
— Что он уже успел натворить? — спросила мама.
— Ребёнок хороший, — сказал очкастый. — Ничем таким не отличается. Дело в другом. Племенной бык Пушок не принимает пищу. Нам его через три
— Вот как, — сказала мама. — Первый раз слышу. — И велела мне идти и помочь очкастому.
Мы пришли в какой-то дом, там в чистой комнате стоял бедный Пушок и ничего не ел, просто отказывался принимать пищу. Ещё там стояли какие-то растерянные люди. Они ласково поглядели на меня и стали подталкивать к Пушку. А меня и не надо было подталкивать, я сам подошёл к нему и похлопал по мордочке с белым пятном. Пушок замычал и лизнул меня. Тогда я велел ему есть, и он стал есть. Потом он поел, всё съел, я дал ему конфетку, а все захлопали в ладоши.
А утром очкастый опять пришёл.
— Не ест? — спросила мама.
— Ни в какую, — сказал очкастый. — Что повезём? Что повезём в Москву?!
— Бедный человек, — сказала мама. — Ну что ж, возьмите ещё раз Алёшу.
Очкастый обрадовался как маленький и потащил меня к Пушку.
Мы его накормили, все честь по чести, и я побежал купаться.
Я нырнул, вынырнул, снова нырнул, опять вынырнул и вижу — плывёт очкастый в своих очках и кричит на всю речку:
— Плыви сюда, мальчик. Он гулять отказывается. Бодается. Я совсем обалдел. Что делать?
— Вам без меня крышка, — сказал я.
— Крышка нам, вот что, — согласился он.
Потом мы с Пушком гуляли.
Потом вечером я его кормил.
Потом утром кормил.
Потом снова гулял с ним.
А мне выписывали трудодни — так сказала бабушка.
Потом я снова его кормил.
И гулял.
И кормил.
А потом долго-долго с ним прощался, и его повезли на станцию, чтобы его потом в поезд посадить — и в Москву, на выставку.
И вдруг мы скоро видим — идут к нашему дому человек пятнадцать народу и очкастый, все потные и красные.
Бабушка, дедушка, папа, мама и я вышли к ним навстречу.
Очкастый сказал:
— Он не лезет в вагон. Отказывается. Хотел укусить начальника станции. Не хочет ехать в Москву. Моё дело — крышка.
Я сказал:
— Ну что ж, пойдёмте, я всё устрою.
— Да? — сказал очкастый. — Хитро! А если он потом жрать не станет или вагон сломает? Что мы покажем в Москве? Обычную тёлку?
Дедушка почесал бороду и сказал:
— По всему видать, вам без мальчика крышка.
— Да-да! — радостно закричал очкастый. — Крышка нам! Точно! Отпустите
И все закивали и стали говорить, что иначе всем крышка.
И вот я в Москве.
Дома живу. Один. Как большой. Целый день за Пушком ухаживаю.
Завтра поведу его по сельхозвыставке. Держу это пока от всех в тайне.
Это будет сюрприз.
Когда меня покажут по телевизору.
Глупо как-то получилось
Я с той девчонкой и её братом ещё в сентябре познакомился, в пургу. Пурга была — трудно себе представить. Нелепое какое-то атмосферное явление. Вдруг пошёл снег, повалил среди бела дня, все на улице растерялись, замахали руками.
Действительно, жуткий был снег.
Все, правда, растерялись, только я один, наверное, обрадовался. Эгоизм, конечно, но что делать: люблю я зиму.
И вдруг… началось: дождь пошёл. Вот всегда так. Весь снег в дождь превратился, в жуткий дождину, а пурга не кончилась — куда там, дождяная такая получилась пурга. Дождь так и носился по улице, как ненормальный.
Я сразу весь вымок и в подворотню заскочил. Вот погодка, думаю, и всё из-за этой кисточки. Нам в классе велели такой рисунок сделать — наша школа через сто лет. Ну, как мы её себе представляем. Я понял, что тут без красок не обойтись, и пошёл за красками. Краски купил, а кисточек в магазине нет — пришлось на Невский ехать. Купил, конечно, а тут эта пурга и дождь.
Вот, думаю, погодка — убийственная. И вдруг вижу: заскакивают в подворотню ещё двое, мокрее всех, до ниточки промокли прямо. Ей лет десять, а ему лет восемь. Совсем птенцы, смех! Мне-то уж, слава богу, одиннадцать исполнилось, давно уже двенадцатый.
Она совсем промокла, насквозь, а он нет, хотя тоже здорово. На нём куртка спортивная была, непромокаемая. И вдруг он снял эту куртку и на неё надел. Она стала сердиться и не брать куртку, а он обозлился и заставил её надеть.
Мне их вдруг жалко стало, я даже хотел свой свитер снять, но не снял: всё равно ведь мокрый, а под ним майка и больше ничего. И тогда я взял и надел на него свою кепку, всё-таки теплее.
— Ты чего?! — закричал он. — Отстань!
— Ладно, ладно, — говорю. — Не ори. Голову простудишь.
Она вдруг сказала мне «спасибо» и ему велела сказать. Он сказал и покраснел. И я вдруг почувствовал, что и сам краснею глупо как-то, прямо даже не знаю отчего, и тогда я засунул руки в карманы и засвистел, надувая щёки.
— Не правда ли, очень сильный дождь? — сказала она.
— О да! — ответил я. — За последний месяц не помню другого такого. Хотя, если подумать, были и посильнее.