Отпечатки
Шрифт:
— Нет, нет, нет, нет, нет, Джейми. Не это чертово вино — а то, что Тедди его пил. О боже. О боже, боже.
Джейми изобразил понимание — и тут же устыдился собственной глупости. Он должен был заметить: должен. Конечно, должен. Но не заметил: не заметил.
— О, но послушай, Джуди, — это ведь — ну, Тедди же сказал, да? Гм? Новый год… особая бутылка… всего один бокал, в конце-то концов… своего рода очищение, может быть?..
Джуди запрокинула голову — быть может, не веря, что Джейми только что это произнес. Она разглядывала потолок так пристально, словно поражалась самому его существованию.
— Ты не знаешь, Джейми, — ты просто не представляешь. Всего один бокал?!
И ее собственные ужасные слова выпустили в воздух сотни тревог, и те отражались от стен, со звоном возвращались и жестоко били по лицам, повергая обоих в лихорадочную и неестественную панику. Однако это Джуди (конечно) в итоге протянула Джейми соломинку успокоительной руки (и он схватился за нее с благодарностью).
— Самое страшное, — печально продолжала она, — что, по-моему, все теперь говорят о том, чтобы уехать, потому что — ну, просто потому, что абсолютно все говорят о том, чтобы уехать. О боже. Ладно. Он настроен решительно. Совершенно уверен. Знаешь, что он сказал мне, Джейми? Вчера вечером. Почему мне и надо было с тобой поговорить. Так настоятельно. Выпивка, ну — ее я увидела только сейчас. Только сейчас. Я подозревала, о да — он много дней не ел «Фрутгамс». Но я старалась об этом не думать. Совсем как ты. Но сегодня, ну — мне полагалось это увидеть, понимаешь: теперь мне положено знать. Итак… это, это ново. Но вчера вечером он сказал мне, что за последний год отказался от трех ролей в Уэст-Энде. Трех. Отказался. Почему, спросила я: почему, ради всего святого? Из-за этого дома, ответил он. Из-за этого места. Как он мог выступать на сцене каждый вечер, если каждый вечер мы ужинали здесь? Он знал, видишь ли, насколько это важно. Ладно. Он сказал, что теперь не откажется — согласится на любую роль, которую ему предложат. Беда в том, что… если пойдут слухи, что он так же ненадежен, как раньше, ну — ему ничего не достанется, так? Мы вернемся туда, откуда начали. А слухи пойдут, правда? Потому что так всегда бывает. О боже. О боже. А театр, знаешь — он его в последнее время поглотил. Снова заполнил его — овладел им, как прежде. Знаешь, Джейми, — это звучит глупо в контексте, ох — этого ужасного, ужасного Сочельника, но… он так и не свыкся с тем, что его пьеса так и не была поставлена. Ну, помнишь: «Отпечатки». Он вложил в нее душу и сердце, понимаешь, — и она была хороша, правда? Как по-твоему, Джейми? По-моему, хороша. Я правда думала, что она очень хороша. Ну ладно. Он явно решился не мытьем, так катаньем как-то пролезть обратно в театр — говорит, что больше не может жить в изоляции. Изоляции! Господи, Джейми, — ведь смысл всего этого — он был в обратном! Изоляция… Ладно… он говорит, что пора переехать поближе… к настоящим людям. Настоящим людям. Так он говорит. Ну. Я, конечно, отправлюсь, куда он пожелает. Но если он пьет… что ж, тогда нет смысла. Это его просто убьет, знаешь. Очередной отказ. Ему так нужно что-то — знаешь, он даже пошел к Уне — а она дала ему понять, что больше не хочет иметь с ним ничего общего. И, господи боже, — едва ли она могла ему об этом сказать бессердечнее. Она сказала, что не желает — ты только послушай, Джейми: не желает «бередить старые раны». О боже. Ты только представь, каково ему было!.. С такой обидой мне рассказывал…
Джейми растерялся. Ему казалось, что он наблюдает излияние — выслушивает монолог, — но ни капли ни в чем вообще не участвует.
— Прости, Джуди, — а что именно — при чем, гм, — при чем тут Уна?
— Гм? А, Тедди и Уна, между ними кое-что было давным-давно. Не здесь, конечно, — о нет, не здесь. До того. Она была не единственной. Когда он пил, у него таких было много. И мальчиков тоже, кстати: не редкость при его-то профессии. Вот еще кое-что, к чему мне, видимо, придется привыкать. О господи. Не знаю, смогу ли. Все заново…
Джуди впала в глубокую печаль и задумчивость — но тут же очнулась, будто внезапно вспомнила, что хотела рассказать что-то ужасно забавное.
— Ах
А затем она расплакалась — так бурно и быстро, что Джейми просто не мог это предвидеть. Он успел лишь отвести в сторону горящий конец сигареты, прежде чем она обрушилась на него, и теперь с удивлением ощущал, как грудь его мощно содрогается в унисон с тяжелыми и глубокими всхлипами Джуди.
— И… — умудрилась выдавить она через некоторое время, по-прежнему зарывшись лицом Джейми в плечо. — У меня опухоль. В груди. Тедди говорит, что я придумываю, но я не придумываю. — Она подняла на него влажные и покрасневшие, опухшие, но все еще напряженные светло-голубые глаза. — Хочешь… потрогать ее, Джейми?.. Мою опухоль? Хочешь ее потрогать, Джейми?
Джейми не двинулся с места. Он продолжал гладить ее туда-сюда по спине и издавать, вероятно, утешительные звуки. Он по-прежнему смотрел на дальнюю часть стены: внимательно разглядывал точку, в которой, смотрите, луч света пересекал подоконник.
— Нет… — вздохнула Джуди. — Не хочешь. Тедди тоже не хочет. Что ж.
Она отстранилась, провела ладонями по дряблому, бледному и мокрому лицу, хлюпая носом и сглатывая.
— Единственная причина, на самом деле… почему я работаю в «Самаритянах». Иногда это… единственный известный мне способ… связаться. Конечно, я прекрасно понимаю, почему они мне звонят, эти мужчины. Спрашивают меня — ну, знаешь, лично меня. Почему Тедди это не нравится. Они говорят о сексе — о своих, знаешь ли, так называемых сексуальных проблемах… не удивлюсь, если это все вранье. А потом ждут, чтобы я им ответила.
Джуди теперь — к немалому ужасу Джейми — казалась почти такой, как всегда: компетентной Джуди — Джуди, которая владеет ситуацией. Прежней Джуди: прежней Джуди, Джуди, в которой я нуждался.
— Хочешь еще этого прекрасного вина, Джейми? Жалко оставлять. Тедди, я не сомневаюсь, сидит сейчас на задах кухни и приканчивает, должно быть, вторую, а то и третью, по моим расчетам, бутылку шардоннэ. Если, конечно, не нашел бренди. Так что… он не оценит «Латур» по достоинству. Давай, Джейми, — пожалуйста. Налей. Налей, нам обоим.
Джейми сделал, как ему было велено. Пригубил свое вино — протянул Джуди ее бокал.
— Они дрочат, — сухо продолжила она. — Конечно, дрочат. Для этого и звонят. Эти мужчины. Намного дешевле, чем секс по телефону. Намного. Но суть в том, Джейми… — И она вновь уставилась на него этим всепоглощающим взглядом, без которого Джейми, если честно, прекрасно мог обойтись. — Суть в том, видишь ли… что я тоже это делаю. Да. Мне это необходимо. Говорю же, это единственный известный мне способ… связаться. Видишь ли.
Джейми уставился на свои руки. Хотелось закурить: почему-то казалось, что сейчас не время. Джуди вздохнула.
— Думаю, — сказала она, — ты хочешь уйти. Поверь, я ничуть тебя не виню.
Джейми ухмыльнулся ей прямо в лицо; ему было страшно неловко. Затем поставил бокал, внезапно вскочил и на негнущихся ногах направился к двери. Джуди догнала его и коснулась рукой.
— Я знаю, Джейми, что у всех нас есть свои… сомнения и секреты. Просто они так долго хранились, а сейчас… выплывают на свет. Они всегда были, разумеется, — просто сейчас мы снова их видим. И, может, нам это не нравится. Как твой брак, Джейми, да? Не расстраивайся из-за него. Я хочу сказать, я ни секунды не думаю, будто он тебя расстраивает. Жить с женщиной… может не всякий мужчина. На самом деле вопрос в том, чем тебе придется пожертвовать, чтобы справиться. Меня больше всего беспокоит, конечно, — вполне могу тебе рассказать, все остальное ведь уже рассказала. Уйти отсюда. Не в смысле, понимаешь, навсегда, нет, не в этом смысле… хотя и это само по себе высасывает из меня силы. Нет… я о том, чтобы сделать хоть шаг наружу. Хотя бы до реки. Потому что я не знаю, в курсе ли ты, Джейми, заметил ли ты — а с какой стати замечать, — но с тех пор как мы сюда переехали, с тех пор как мы с Тедди впервые очутились здесь, не считая «Самаритян» — а Джон, он отвозил меня прямиком к ним, а потом прямиком обратно, — я никогда — никогда, ни на миг — отсюда не выходила. Я просто больше не знаю, каков внешний мир.