Отпущение грехов
Шрифт:
– Да, именно так.
– Что-то к нему зачастили, – проговорил он. – И все по каким-то блатным договоренностям.
– Простите? А что… у него кто-то недавно был?
– Да только что ушли. Двое серьезных таких парней. Капитан Корнеев сказал, что это вроде как его… коллеги по работе, что ли.
– Коллеги… – пробормотала я. – Сдается мне, что я знаю этих коллег. То-то Ольха так шарахнулся, словно увидал самого дьявола во плоти…
У профессора Клинского оказалось куда более незначительное и малопрезентабельное
В последний раз, когда я его видела, он выглядел куда более привлекательно и впечатляюще.
Впрочем, КПЗ – это, как говорится, не номер люкс в пятизвездочном отеле на Гавайских островах.
Правда, у меня создалось впечатление, что Клинский пытается играть эту выхолощенность и обессиленность, и довольно неудачно. Потому что каждый раз при взгляде на его ссутуленные плечи мне казалось, что они вот-вот разогнутся… да и на всем его облике лежала печать искусственности, словно жизнерадостный Сергей Сергеевич старательно принуждал себя играть изможденного узника, а против этой игры бунтовал весь его организм.
– Десять минут, – коротко проговорил приведший его милиционер и вышел. Ого, довольно много. Обычно ограничиваются тремя. Ну, да тут за меня отзвонил влиятельный человек, так что можно сделать и некоторые послабления – в основе своей малосущественные.
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – проговорила я. – Вероятно, вы меня не знаете. Я знакомая вашего ассистента Докукина Николая Николаевича.
Он молча выслушал все это, но даже не посмотрел в мою сторону.
– Я, конечно, понимаю, что в нынешнем вашем положении вам не до разговоров, но так или иначе, помогая мне, вы можете помочь себе.
– Я вас не знаю, – наконец пробасил он, отворачивая лицо так, словно от меня нехорошо пахло. Как, скажем, от гражданина Докукина, который в данный момент давал храпак-сюиту в моей квартире.
Я подошла к профессору поближе.
– Меня зовут Евгения Максимовна. Можно просто Женя. Мы виделись в вами мимоходом раза два или три, но я думаю, что вы меня не запомнили. Да это и не суть важно. Дело в том, что накануне произошел ряд непонятных событий, в которые так или иначе вплелось ваше имя. И я думаю, Сергей Сергеевич, что, ответив на них, вы, можно сказать, спасете Докукина.
…Нет, этот профессор довольно угрюмый и малообщительный тип. С тех пор как я видела его в последний раз – а прошло уже более полугода, – он явно изменился не в лучшую сторону. Конечно, стоит учитывать то обстоятельство, что заключение за решетку не способствует проявлению балагурства, юмора и отточенного, с привкусом нарочитой, несколько старомодной деликатности (хотя тогда мне показалось, что профессор просто играл ее) красноречия – то есть всего того, что так запомнилось мне в Клинском.
И как он упорно не желает ничего говорить и отворачивается от света!
– Сергей Сергеевич…
– Нет, – глухо сказал он. – Придите завтра.
Я насторожилась:
– Простите, Сергей Сергеевич, я понимаю ваше состояние, но
Говоря все это, я приближалась к Клинскому размеренными, короткими шагами. Он словно и не видел меня – не хотел принимать факт моего наличия в камере.
– Ну хорошо, – произнесла я, прервав поток собственного красноречия, – приду завтра. Всего хорошего.
– Угу, – отозвался он, и в тот же момент, протянув руку, я с силой дернула его за прядь седых волос.
…Они подались неожиданно легко – он даже не успел толком понять, почему его длинные седые волосы внезапно проявили свою гадкую сущность и оказались коротко стриженным под расческу «ежиком».
Без малейшей примеси седины.
– Превосходно, – сказала я. – Просто превосходно. Я так думаю, что вы, блестящий господин Клинский, быстро поменяли амплуа с момента нашей вчерашней встречи. Кажется, вчера вы именовались несколько иначе… Спиридоном, что ли.
Он смотрел на меня разинув рот, очевидно, еще не понимая, что с ним произошло то, чего следовало опасаться больше всего. Потом лицо, со знанием дела загримированное под обличье человека средних лет, начало кривиться в недоуменной гримасе изумления, к которой рано или поздно должна была примешаться ярость.
И она пришла. И как только это произошло и взгляд Спиридона, упорно тыкавшийся в стену на протяжении всего нашего невразумительного диалога, буквально вонзился в мое лицо, – в тот же момент я увидела, что он нисколько не похож на Клинского. Бесспорно, общие черты совпадали. Но, помимо черт лица, существовали и другие характеристики, а вот их Спиридон копировать уже не мог и потому верно скатывался к своему естественному состоянию и мироощущению.
И судя по всему, в этом мироощущении немалое место занимала агрессия.
Он буквально подскочил на месте, а потом грубо схватил меня за шею и, притянув, проговорил свистящим от злобы голосом:
– Ты что же это… сука? Да ты хоть знаешь, во что ты, падла, влезаешь? Бери-ка ноги в руки и пи…уй отседова, шмара понтовая!
– Серге-ей Серге-еич, – даже не делая попыток сопротивляться, укоризненно протянула я тоном героя известной комедии, время от времени изрекавшего: «Семен Семеныч!» – Вы ведете себя по меньшей мере несолидно для лица вашего возраста и положения.
И я с размаху нахлобучила парик ему на голову.
Спиридон осклабился, хотя мое последнее движение содержало в себе мало почтения и еще меньше испуга.
– Так-то лучше, – проговорил он, вероятно, сочтя, что я посчитала за лучшее не разглашать обман. – Это правильно. Ты, конечно, девка себе на уме… с Мангустом хороводики водишь, да только оно и нам вот… не стоит тебе перебегать нам дорожку. Ведь в точняк, а?
– Да, Сергей Сергеич, – без всякого выражения произнесла я, а потом коротким движением перехватила его правую руку и, четким приемом завернув ее за спину с такой скоростью, что он даже и пикнуть не успел – вероятно, думал, что я ему сейчас буду ручки лобызать от счастья, как папе римскому, – заплела ему пальцы так, как нас учили в «Сигме». Спиридон буквально захлебнулся от боли.