Отпуск на Земле
Шрифт:
– Что это?
– спросил Гиги.
– Это такой... такой знаменитый квартет. Они играют, поют... Правда, я не слышал, - честно признался Илька. Немного подумал и великодушно предложил: Вам нравится? Тогда возьмите!
Это был поистине царский жест - все остальные мальчишки от зависти умирали при виде замечательной майки.
Гиги с сомнением повел широкими плечами. Он был глубоко растроган. Мальчуган понял и с неподдельным сожалением протянул:
– Да, конечно...
– Все равно спасибо, - сказал
– Большое спасибо!
Он научил Ильку прыгать "ласточкой" с невысокого волнореза, они часто гуляли по роскошному парку, и мальчуган день за днем раскрывал перед Фантазером с Утреннего леса таинственный мир земной природы, которого тот прежде почти не замечал.
Илька познакомил Гиги с большим пауком, обычно неподвижно сидящим в центре сплетенной с ювелирной тонкостью сети, повисшей между двумя елями. Когда солнце пригревало особенно сильно, паук прятался в тени; но стоило коснуться травинкой натянутой серебряной нити - и он стремительно выскакивал из своего убежища.
Однажды, шутки ради, Гиги бросил в паутину кусочек хвои. Паук мгновенно очутился рядом, потрогал мохнатыми лапками, попробовал на вкус и - явный враг вегетарианства - принялся поспешно перерезать паутину вокруг, не успокоившись до тех пор, пока бутафорская добыча не упала наземь. Потом быстро и тщательно устранил повреждения и вновь затаился в тени. Казалось, он проделал всю эту операцию не без раздражения, и Илька, словно подтверждая, с мягкой укоризной заметил:
– Зачем вы так? Он злится...
Это была дружба равных. Ее многие заметили, и у людей становилось теплее на сердце, когда они встречали высокого стройного человека и хрупкого мальчугана, шагающих по тенистой аллее, или видели их прыгающими с волнореза в спокойную бирюзу моря.
Ему же, Ильке, Гиги Квес был обязан другим чудесным, неведомым прежде зрелищем.
Черный дятел, неутомимый труженик, добросовестный лесной санитар, обрабатывал ствол огромной сосны там, где парк незаметно переходил в первозданность дикорастущих деревьев. Было очень забавно наблюдать за тем, как, отделив от ствола мощными ударами длинного железного клюва внушительный кусок больной коры, дятел зависает вниз головой, удовлетворенно провожая его взглядом в падении с двадцатиметровой высоты... Вслед за тем раздавалось деловитое негромкое постукивание - "санитар" принимался за честно заработанный завтрак.
А еще нашему герою пришлось вторично полюбоваться на хищную глицинию с задушенным кипарисом, и он терпеливо выслушал Илькину интерпретацию этого явления. В устах ребенка оно приобретало поистине зловещую окраску: дети любят страшные сказки. У Ильки выходило примерно следующее: коварные глицинии чем только и заняты, что охотятся па простофиль кипарисов... Скрыв улыбку - ведь в сущности то же, пусть иначе, сказала, дурачась, Тамара Георгиевна, - Фантазер не стал покушаться на прелесть мальчишеской
Как-то, спускаясь поутру к морю, Гиги услышал горький плач, сопровождавшийся легкими повизгиваниями и выражавший полнейшую обреченность. Он замер на полушаге, огляделся и увидел сидящего в траве Ильку.
– О-ой-ей-ей!
– тихонько подвывал тот, разглядывая ладошку, из которой тоненькой струйкой сочилась кровь. Одним прыжком очутившись возле мальчика, Гиги встревоженно спросил:
– Что случилось?
Малыш оборвал плач и молча показал руку. Это была пустяковая царапина: бежал, видно, напрямик по склону, срезая путь, поскользнулся, схватился за первое попавшееся, а оно оказалось колючим.
– Ерунда!
– произнес Гиги убежденно.
– Заживет - и не заметишь как.
– У него не было никакого опыта обращения с детьми. Но что-то (может, просыпающийся инстинкт отцовства?) безошибочно подсказало ему линию поведения: - И не стыдно тебе? Не девчонка ведь.
– Да-а...
– по инерции всхлипнул Илька; ему явно не хотелось так, запросто отказываться от трагизма своего положения.
– А потом как станут ре-езать!
– Куда же еще резать? Ты и сам неплохо постарался! Ну, пошли.
И Илька неуверенно заулыбался сквозь слезы, а через полминуты они дружно бежали в медпункт, чтобы промыть ранку и залепить пластырем.
Пожилая женщина-фельдшерица (Гиги знал, что она одинока), не раз с неодобрением проезжавшаяся насчет "некоторых родителей, которым и дела нет до своего сына", с горечью заметила:
– Вот... Кому бог детей дает - тем будто и не нужно. Разве справедливо?
Вечером Натали-Натела (они стояли у перил смотровой площадки, глядя на далекие огоньки в море) ревниво сказала:
– Вам не скучно проводить столько времени с ребенком? Конечно, он очень славный, только...
Гиги понял, что означает это "только", - и весь внутренне подобрался. До конца отпуска оставалось совсем немного.
А девушка неожиданно спросила:
– Почему вы седой, Георгий? Это... говорят, так бывает после сильных потрясений, ну, потери... потери близкого?
– Да нет, - отмахнулся он.
– У нас просто порода такая. Вот и отец тоже рано поседел.
Глухо ударило со стороны моря. Еще и еще.
– Неужели гроза?
– встревожился женский голос за спиной.
– Испортится погода - пропал отпуск! И ведь три дня всего до отъезда, а у нас морозы уже...
– Нет, это не гроза, - Гиги узнал голос Федора Михайловича.
– По-моему, это маневры.
– Здесь? Сейчас? Но зачем?
– А затем...
– Тамара Георгиевна не договорила. За нее не нужно громко продолжил культмассовик дома отдыха, самоуверенный молодой человек со жгучими черными глазами, которого Гиги невзлюбил с самого начала: