Отрада округлых вещей
Шрифт:
— А когда именно вы здесь жили? — спросил он.
— Давным-давно, — ответил я. — Когда я был маленьким, мы часто переезжали, но здесь прожили дольше всего, почти семь лет. Примерно до того, как мне исполнилось тринадцать.
Я дотронулся до дверного косяка, с виду совсем нового, и тотчас отдернул руку, словно разочарованный.
— Ну да, конечно, — сказал господин Шойх, приложив палец к подбородку, словно погружаясь в размышления. — Мы въехали прошлым летом. До нас тут жила старушка по фамилии Цузер.
— Цузер, — задумчиво повторил я. — Нет, не
Я шагнул в переднюю. Двое детей, которые там стояли, завидев меня, исчезли, ретировавшись куда-то по направлению к лестнице. И смотри-ка, джекпот, еще и жена его была дома, господин Шойх кратко объяснил ей, зачем я пришел. Вслед за тем она, мир ей, отошла в сторону, притворившись, будто ее очень занимают какие-то предметы на полке. Чудесно! Мне ли не знать это настороженное выражение глаз, изо всех сил избегающих моего взгляда, оно теперь было знакомо мне не хуже, чем прежде — различные положения ушей моего пса Джеффа. Вот так он держал уши, когда беспокоился, вот так — когда успокаивался, вот эдак — когда радовался, что с ним играют, и так далее. Хотел бы я знать, как он сейчас. Мне говорили, что люди, у которых он теперь живет, — достойные, великодушные, добрые. Добрые, сердечные люди.
— Да, именно здесь, в этой комнате, — сказал я, обводя ее рукой. — Но теперь здесь все совсем по-другому.
— Вот незадача, — откликнулся господин Шойх.
— Но тогда я был еще и младше, — добавил я.
И потому присел на корточки, устремив взгляд к потолку. Кроме того, я сунул расческу в нагрудный карман: она выполнила свою миссию. Глядя со стороны, что может быть невиннее человека, который, прежде чем позвонить в дверь, торопливо причесывается.
— Там, дальше — кухня, — сообщил Шойх.
Я встал и сделал несколько шагов за ним следом.
— Но всю эту мебель мы с собой привезли, — сказал он.
— Да-да, я уже понял, — заверил я. — В самом деле, так мило с вашей стороны, что вы позволили мне заглянуть в мой бывший дом.
Я вернулся в гостиную.
— А заднюю комнату можно посмотреть? Помню, я там обычно время проводил после школы.
Господин Шойх кивнул.
— Да-да, конечно, — я понимаю… ваше желание. Да, повторяю, вы всё можете посмотреть.
Я нерешительно шагнул вперед, в направлении второй комнаты, справа от входной двери, но вдруг остановился и оперся на спинку массивного кресла. Я прикрыл лицо рукой, будто у меня в глазах потемнело, и медленно покачал головой.
— Вам нехорошо? — спросила женщина.
Но прозвучало это как-то ненатурально, на манер заученной реплики. Она еще не вжилась в предназначенную для нее сцену, не прониклась отведенной ролью.
Господин Шойх, имя которого мне очень хотелось узнать, прошел в кухню. Вернулся он со стаканом воды. У него было одно из тех вечно сияющих, все в ямочках, обреченных лучиться довольством лиц, которые Господь дарует всем, кого несколько преждевременно вытесняют из кокона.
— Пожалуйста, сюда, — пригласил господин Шойх.
И только тут я заметил, что вид у него довольно-таки спортивный. Это его лицо
— Спасибо, уже лучше, — поблагодарил я. — Это оттого, что всё так сразу навалилось… И, надо же, так изменилось. Я ведь с тех пор много переезжал. Даже в Швеции пожил.
Швецию я упомянул, поскольку очередь дошла до буквы «Ш». В прошлые выходные пришел черед букве «Ч», ее я выбрал в беседе с татуированной рептилоидкой в клубе «Тайфойд» на Рехбауэрштрассе. Чехия.
— Ах, в Швеции, — подхватил господин Шойх. — А где именно?
— Теперь здесь все по-другому, — посетовал я. — Очень жаль.
— Ну да, — отозвалась женщина, — по-другому.
— А вот это не помните? — спросил господин Шойх, указывая на старое пианино. — Когда мы въехали, оно уже здесь стояло.
— Нет, — покачал головой я. — Никогда его не видел.
Казалось, он и вправду этим немного разочарован. Может быть сейчас он, как большинство, начнет демонстрировать мне свой дом, в надежде, что какой-нибудь уголок или предмет обстановки пробудят мои воспоминания, — но нет, он лишь кивнул и продолжал:
— Ах, вот, значит как. А где в Швеции?
— В Стокгольме, — произнес я. — Но, как уже говорил, недолго. Наша семья довольно часто переезжала.
— Точно, вы об этом упоминали, — сказал мой собеседник. — Мне там всегда нравилось. В Стокгольме.
— А нельзя ли… — начал я. — То есть, нельзя ли… Вы разрешите мне посмотреть еще и сад? Вы действительно так добры ко мне.
Последовала пауза. Потом господин Шойх сказал:
— Конечно, на здоровье. Сюда, пожалуйста. Вот в эту дверь.
Он указал на высокую стеклянную дверь, выходящую на террасу. Я едва заметно поклонился в знак благодарности и вышел в сад. Мне необходим был свежий воздух, одно мгновение нужно было подышать, наслаждаясь покоем и уверенностью, а уже потом предпринимать следующие шаги. Рядом с игрушечной машинкой с дистанционным управлением в траве стояла белая лейка. А в глубине, поодаль, виднелись безобразные, усталые голливудские качели.
Когда я повернулся и хотел было пройти из сада обратно в квартиру, то внезапно столкнулся сразу с двумя мужчинами. Один из них был господин Шойх, другой — его приблизительная копия. Они были не просто похожи, они оба были одеты в одинаковые неряшливые клетчатые рубахи, но плохая копия оказалась на полголовы выше господина Шойха.
— Мой брат, — сказал хозяин дома.
— Алекс, — представился незнакомец, прижав руку к груди.
— Очень приятно, — откликнулся я. — Петер Ульрихдорфер.
— Простите, как? — переспросил брат и немного наклонился ко мне, чтобы лучше слышать.
— Ульрихдорфер.
— Ааа… — протянул он.
— Ульрихсдорфер или Ульрихдорфер? — переспросил господин Шойх.
— Без «с», — уточнил я. — Впрочем, большинство писем, которые мне приходят, адресованы лишнему «с», ха-ха.
Братья сделали вид, что вежливо улыбнулись.