Отравительница (Трилогия о Екатерине Медичи - 2)
Шрифт:
Катрин могла произнести в ответ лишь следующее:
– Я - верная католичка. Вы не должны сомневаться в этом.
– Вашему Величеству придется доказать свою преданность католицизму.
– Я сделаю это. Но... моим способом. Я не стану ввергать мою страну в гражданскую войну. Подобные дела осуществляются медленно, постепенно и осторожно. Я полагаю, что мне удастся под тем или иным предлогом собрать в одном месте всех влиятельных гугенотов, их лидеров и тысячи последователей.
– И тогда, мадам?..
Глаза Катрин сверкнули.
– Тогда, мой герцог, я предложу католикам
Герцог кивнул.
– Его Католическое Величество нуждается в подобном доказательстве вашей верности католицизму.
Катрин продолжала говорить так, словно не слышала его:
– Это произойдет в Париже, поскольку этот город верен мне и является католическим. Да, нужен предлог... пока я еще не придумала его. Придется подождать. Все должно произойти как бы само собой, непреднамеренно, естественно... внезапное истребление еретиков ревностными католиками. Все главные лидеры обязательно должны умереть - Конде, Колиньи, Рошфуко... они и их последователи, парижские гугеноты.
– Я сообщу о вашем плане Его Католическому Величеству.
Она поднесла пальцы к губам.
– Не доверяйте эту тайну бумаге. Она предназначена лишь для ушей нас двоих и Его Величества. Не знаю, когда это станет возможным, но даю вам слово - это произойдет. Я должна дождаться удобного случая... идеального момента. Возможно, он настанет скоро. Его Величество король должен до этого времени доверять мне.
– Если ваш замысел осуществится, - сказал Альва, - я не сомневаюсь в том, что Его Величество признает вас в качестве своего друга. Тогда он никогда не захочет воевать с вами.
– Он увидит это, - сказала Катрин.– Я прошу лишь терпения и сохранения тайны.
Альва был так доволен беседой, что остальное время потратил на обсуждение предлагаемых браков; наконец для двух сторон пришло время попрощаться.
Королева-мать нежно поцеловала дочь. Что касается Карла, то расставание заставило его горько расплакаться. Ему казалось ужасным положение принцессы королевских кровей, вышедшей замуж и уехавшей из родного дома в чужую страну, к незнакомым людям. Он не мог сдерживать слезы, хотя и знал, что они шокируют таких строгих поборников этикета, как испанцы. Мать и священники холодно посмотрели на короля.
– Но я ничего не могу с собой поделать, - сказал Карл.– Мне нет дела до того, что она - королева Испании. Прежде всего она моя сестра. Я помню, как я любил ее; я не хочу расставаться с ней.
Карл не отрывал взгляда от берега; сестра и ее свита уехали. Он плакал так горько, словно, как сказали позже люди, его съедало предчувствие того, что он больше никогда ее не увидит.
Катрин ошиблась, думая, что ее беседа с герцогом Альвой, состоявшаяся в галерее, никем не подслушивалась.
Юный Генрих Наваррский испытывал угрызения совести. Он был надолго разлучен со своей матерью, но помнил ее наставления. Он воспитывался вместе с маленькими принцами и принцессами французского королевского дома. Изредка он видел мать - например, когда они ездили в Байонн; он знал, что она мечтала забрать его к себе в Беарн и воспитывать в духе ее веры. Но это было запрещено королем Карлом, а значит, и королевой-матерью. Генрих, как и все, боялся
Он с огорчением думал, что он не очень хороший мальчик. Он подражал принцам, важничал, произносил бранные слова, слушал и рассказывал грубые анекдоты. Мать предпочла бы, чтобы он оставался в неведении относительно многих вещей, о которых он знал; в то же время он не учился тому, что она сочла бы полезным и необходимым. Он уже понял, что обладает чем-то, пробуждающим у лиц противоположного пола большой интерес к нему. Женщины любили ласкать и целовать его; по правде говоря, они нравились ему не меньше, чем он - им. Генрих мечтал, чтобы ему поскорее исполнилось четырнадцать и он стал настоящим мужчиной.
Когда мать увидела его в последний раз в Масоне, во время путешествия к границе, она испытала большее потрясение, чем прежде. Он подслушал, как она делилась своими опасениями с королевой-матерью, которая, рассмеявшись, сказала: "Вы хотите, чтобы он вырос ханжой и скромником? Он - принц, который будет жить среди мужчин и женщин. Пусть он взрослеет. Пусть становится мужчиной... не в наших силах предотвратить это".
И мать сказала ему:
– Генрих, сын мой, старайся не подражать распущенным людям, которых ты видишь вокруг себя. Это порочный образ жизни. Всегда помни, что ты гугенот.
Он кивнул, желая нравиться ей, сожалея о том, что он такой, какой он есть, что ему нравятся многие дурные вещи.
– Меня заставляют ходить к мессе вместе с принцами, - сказал он.
– Знаю, мой сын.
– Я делаю это вопреки моему желанию, но помню то, что ты говорила мне.
– Они могут посылать тебя к мессе, но не могут заставить твою душу участвовать в ней.
– Да, мама. Это им не удастся.
Она отчасти удовлетворилась этим, и Генрих захотел показать матери, как сильно он любит ее и как хорошо помнит все, чему она учила сына.
Он был умным мальчиком и проявлял интерес ко всему окружавшему его; он понимал, что иногда матери угрожала серьезная опасность. Он знал также, что все происходившее с матерью способно серьезно отразиться на нем самом. Времена были опасными, он ничего не пропускал мимо своих ушей.
Папа римский отлучил его мать от церкви, он хотел объявить Генриха и его сестру незаконнорожденными на том основании, что брак Жанны с Антуаном является недействительным из-за ее первого замужества. Также имел место заговор с целью похищения его матери и выдачи ее инквизиции; Жанну хотели посредством пыток обратить в католицизм и в конце концов сжечь на костре. Этот замысел не был осуществлен из-за того, что слух о нем достиг ушей королевы Испании. Элизабет хоть и была католичкой, но все же не могла допустить, чтобы ее близкую родственницу постигла такая участь; она вовремя предупредила Жанну.