Отравление в шутку
Шрифт:
— У меня есть на то веская причина. Хм… Так вот зачем она сегодня ездила в город. Она не книгу брала в библиотеке, а отправляла телеграмму. И вот ответ. Взгляните.
— Какое нам дело…
— Тогда я вам прочту, — спокойно прервал меня доктор. — Здесь написано: «Приеду сразу же. Что ты имеешь в виду, сообщая, что все наши неприятности закончатся через несколько дней? Старик сдался? С любовью, Лэт».
— Кто такой Пэт?
— Пэт Росситер. Два сердца бьются как одно. — Он подмигнул мне и просунул руку под пиджак, прижав ее к груди, дабы
— Вам не кажется, — сказал я, — что вы бы могли лучше изображать Купидона, если бы не…
— Я не изображаю Купидона, черт побери! — Доктор яростно подпрыгнул. — Ладно, я сам этим займусь. Подождите минуту.
Я ждал, пока он зажигал щепки под дровами в камине, а потом работал мехами, как очкастый гном.
— То, что вы думаете, абсурд, — заявил я.
— Откуда вы знаете, что я думаю?
— Ну…
— Вы не знаете, а делаете поспешные выводы! — воскликнул доктор, повернувшись и злорадно тыча в меня пальцем. — Вот чем вы занимаетесь. Смотрите!
Огонь начал потрескивать. Туиллс взял телеграмму и бросил ее в камин.
— Вот так! Я боялся, что молодая дурочка пошлет такую телеграмму, и знал, что она получит такой ответ. Как бы вам понравилось, если бы остальные гиены добрались до него?
— Я все еще не понимаю хода ваших мыслительных процессов, доктор, — пожаловался я. — Но так как я не в состоянии предугадать их направление, продолжайте.
Туиллс сел, загадочно улыбнулся и достал трубку, которую начал неторопливо набивать.
— Существуют моменты, которые я хотел бы обсудить, — сказал он. — Особенно один из них — наиболее странную черту всего дела.
— Руку?
— Чепуха! Рука — это спектакль. Неужели вы не понимаете, что самое странное — это поведение семьи?
— В каком смысле?
Туиллс нахмурился, продолжая набивать табаком трубку:
— У вас есть братья или сестры?
— Нет.
— Так я и думал. В таком случае вы не вполне способны это разглядеть. В семье могут быть ссоры и неприязненные отношения. Но когда наступает настоящий кризис, все держатся заодно. А наша компания этого не делает.
— Я по-прежнему не понимаю.
— Пораскиньте мозгами, черт побери! Разве вы не видите, что они слишком легко отнеслись к заявлению, будто один из них отравил их родителей? Нормальные люди вели бы себя так? Они бы обыскали дом в поисках посторонних, стали бы обсуждать, какие враги из города или еще откуда-нибудь могли это проделать, а прежде всего вызвали бы на ковер горничную, не сомневаясь, что это ее работа. Они бы подозревали всех, но только не одного из них!
— Звучит разумно…
— Еще бы! Вместо этого они бесстрастно выслушивают наши обвинения и готовы обвинять друг друга. Узнайте почему, и вы раскроете дело! — Доктор разжег трубку и с триумфом посмотрел на меня. — Они не поинтересовались, заперты ли все двери и окна! Конечно, у судьи имеются враги, которые могли здесь спрятаться. Но они даже не упомянули подобный, наиболее очевидный вариант. Это неестественно!
— Но
— Вы все еще не понимаете мою точку зрения! — Доктор сделал беспомощный жест. — Разумеется, это притянуто за уши. Для нас — но не для них. Это первое, на чем они должны были настаивать, — уверять, что кто-то прятался в кладовой или еще где-нибудь, а потом проделал грязную работу, хотя бы послать за горничной. Но никто из них даже не подумал об этом.
— Мэтт упомянул такой вариант, но, думаю, сам в него не верил.
— Они ведут себя неправильно, — задумчиво произнес доктор. — Если бы у них было время подумать, они бы соорудили соломенное пугало из постороннего и безжалостно дубасили его. По-видимому, это не пришло им в голову. Они должны были осознать…
— Помните, — указал я, — что они уже несколько лет жили в ожидании взрыва. Они знали, что кто-то проделывает эти штучки с белой мраморной рукой, а когда взрыв произошел, семейные узы сразу напряглись.
— Но отравление — это не игрушки с призрачной рукой. Они могли считать, что кто-то из них пытается напугать старика, но гиосцин… Нет-нет, мистер Марл. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Вижу, вы со мной не согласны. Но я повторяю: когда вы поймете, почему они так себя ведут, вы узнаете правду.
— А вы уже ее знаете?
Он задумчиво затянулся трубкой.
— Думаю, да. Но, черт побери, боюсь об этом упоминать! Может быть, ночью…
— Что ночью?
— Может быть, кое-кто добровольно придет ко мне и скажет правду. Моя дверь всегда открыта.
Огонь уже трещал вовсю, поблескивая на стеклах очков доктора. Он выглядел очень маленьким, сидя в большом кресле и почесывая курносый нос черенком трубки.
— Вы дали знать… этому человеку, что подозреваете его?
— Да.
— Но ведь это опасно, не так ли?
Туиллс снова улыбнулся:
— Сомневаюсь. Как бы то ни было, я готов рискнуть. Признаю, что сначала мои подозрения были направлены не в ту сторону. Но этим вечером, когда я услышал их всех вместе, я изменил мнение. — Он зевнул и поднялся. — Пора ложиться. Здесь встают рано.
Все еще поглощенный своими мыслями и храня подобие улыбки на губах, доктор забрал со стола сифон. Трубка торчала у него во рту под причудливым углом, когда он взялся за дверную ручку.
— Я сплю здесь, — сказал я. — Будьте осторожны!
Туиллс махнул рукой:
— Пустяки. Я вспомнил, как просыпался по утрам в Вене. Меня будила шарманка. Она начинала играть у меня под окном ровно в восемь. Я просовывал в окно голову, обменивался с шарманщиком печальным венским «Guten Morgen», [22] а он снимал шапку и играл песню из «Розовой леди», зная, что она мне нравится…
22
Доброе утро (нем.).