Отречение от благоразумья
Шрифт:
— Никак, — пренебрежительно хмыкнул начавший оживать Штекельберг. — Нынче всеми церковными делами заправляет новоявленный кардинал. С конца декабря по середину января — пять процессов, три закончились аутодафе, два — повешением. В Праге начинают поговаривать, что покойный Маласпина по сравнению с отцом Мак-Даффом вполне заслуживает звания святого.
Я оторопел и только собрался переспросить, как события начали принимать неожиданный оборот.
Количество огоньков и людских силуэтов на мосту увеличилось до двух или трех десятков, и сперва нерешительно, а затем все смелее двинулось к противоположному берегу. Отряд в козлиных
Дымок над костром магистра Никса — теперь я точно знал, что это он — стремительно ринулся вверх, разрастаясь и приобретая очертания гигантской человеческой фигуры. Пан Станислав мог считать себя полностью отомщенным: я еле успел прикусить язык, чтобы не взвыть в голос. Опять, как на Винограднике, в воздухе колебался жуткий призрак, и ему потребовалось не так уж много времени, чтобы в полный рост подняться над лесом, окружающим замок.
На сей раз это оказалась женщина, выглядевшая почти осязаемой и реальной... Если не считать того обстоятельства, что острые макушки высоченных елей качались возле ее колен, задевая подол невзрачного платья, какое носят крестьянки. По серовато-зеленой ткани расплывались бурые пятна, весьма напоминавшие засохшую кровь. Ее лицо... Даже не знаю, как сказать. Иногда оно является ко мне во снах, и я вскакиваю, давясь собственным воплем. Для этого создания человеческая жизнь имела такое же значение, как для нас важны комья грязи, разлетающиеся из-под конских копыт.
Великанша устало и равнодушно глянула на нашу возню, а затем начала медленно поднимать правую руку, в которой что-то блестело — ярче луны и зимних звезд. Серп. Отточенный до бритвенной остроты серп. Она взмахнула им в направлении моста, и собравшихся на берегу людей словно метлой повымело. Бегство происходило в полнейшем беспорядке и, что меня озадачило гораздо больше — в молчании. Штекельберг еле слышно захихикал, смех отдавал явственным привкусом безумия.
— Кто это? — с трудом выговорил я. — Вернее, что это?
— Уж точно не Белая Панна, — прозвучал едкий ответ. — Фантом, ожившая легенда, выдумка суеверных крестьян и невежественной солдатни. Образованные и скептически настроенные личности вроде вас в подобные глупости не верят.
— Мой скепсис приказал долго жить, — вполголоса буркнул я.
— Иногда ее зовут Жницей, иногда — Моровой Девой, — Станислав, не отрываясь, смотрел на обороняющуюся крепость, удостоившуюся внимания колдовского творения, и говорил слегка подрагивающим голосом: — Вместе с ней приходят беда и смерть. Нет ничего хуже, чем встретить Деву, собирающую урожай жизней, но эта — не настоящая. Ее сотворил Никс с помощью своего проклятого сада...
Призрачная Дева совершила несколько огромных беззвучных шагов, оказавшись рядом со стенами замка и снова замахнулась пронзительно сияющей дугой серпа. Кто-то — видимо, от отчаяния — выпалил в нее из кулеврины. Раскаленное чугунное ядро навылет прошило неподвижную фигуру, засветившуюся бледным голубоватым светом, и упало в лесу, с далеко разнесшимся хряском переломав несколько деревьев.
Из глубин замка донесся ликующий — как мне показалось — рев Голема. Воспрявшие духом носители козлиных
— Все, — обманчиво спокойно изрек имперский секретарь и дернул поводья, трогая лошадь с места. — Дело закончено. Хотите глянуть, как выглядит высокая политика по-чешски?
— Ваши друзья могут заметить, что в их сплоченные ряды затесался некто, лишенный приглашения... Ой, а куда она подевалась?
Висевший над верхушками деревьев силуэт померк, рассыпаясь на множество крохотных снежинок. Налетевший ветер из чистого злорадства швырнул их именно на нашу полянку, засыпав нас мелкой холодной крупой.
«Идет дева по колено в лесных кронах, — невовремя припомнил я сентенцию иного призрака, раввина Холодной Синагоги. — Мне уже удалось повидать почти все упомянутые части предсказания — цветущую среди зимы виноградную лозу, страховидных Козлов и карающую великаншу с серпом. Остается понять, что сие означает и при этом постараться не сойти с ума...»
— Если заметят новое лицо, соврем, что вы человек кардинала и ожидали нашего приезда в деревне, — после краткого размышления предложил Штекельберг. — Что до призрака, то Никс пока не наловчился надолго задерживать этих колдовских ублюдков в нашем мире.
— Какого кардинала? — кажется, вместе со скептицизмом меня покинула и способность быстро соображать. К счастью, Станислав этого то ли не заметил, то ли не придал значения:
— Его высокопреосвященства Алистера, разумеется. Другого-то у нас теперь нет. Слушайте, — он рывком повернулся ко мне, блестя тревожными глазами из-под полей низко надвинутой шляпы. — Скажите правду — вы меня не обманываете? Как вы могли отыскать захоронение Клая? Мы ведь не ставили там ни креста, ничего. Просто забросали наскоро землей и удрали. Я вам места не называл! Неужели вы сумели вытянуть хоть слово из Рамштейна? Или нас выследили? Или?..
— Второе ближе к истине, нежели первое, — туманно отозвался я. Станислав с досадой ударил кулаком по луке седла:
— Так и знал! Как чувствовал — за нами кто-то шел!
— Слово за слово, — я поспешил завладеть нитью разговора. — Поведайте-ка мне взамен о винограднике в Янковицах.
— А что виноградник? Цветет себе и цветет, есть не просит... — пан имперский секретарь вяло попытался изобразить непонимание.
— Мюллеру скажу, — пригрозил я. — Не прикидывайтесь деревенским дурачком. Что-то мне не доводилось слышать, будто в Европе вывели сорт винограда, способного плодоносить в середине зимы!
Наши лошади медленно топали вниз по склону, мимо темно-зеленых высоких елей, иногда ронявших с ветвей крохотные снежные лавины. В просветах между стволами иногда мелькал замок, над западной частью которого поднимался пока еще слабый дымок, окрашенный снизу дрожащим красноватым заревом рождающегося пожара. Магистр Филипп давно загасил свой костерок и вкупе с двумя охранявшими его людьми отбыл в захваченную крепость. Я не поленился выбраться из седла и аккуратно поворошить носком сапога сизоватые угольки еще не остывшего кострища. Нашлось ожидаемое — скрутившиеся от жара, почерневшие виноградные листья. Парочку наиболее хорошо сохранившихся я с величайшей осторожностью поднял и многозначительно предъявил уныло дожидавшемуся Станиславу. Тот безразлично пожал плечами: