Отречение
Шрифт:
– Хозяин недавно был, – негромко, сдерживая голос, сказал он в ответ на вопрошающий взгляд девушки. – На волков сердится, они перед ним прошли. Он сытый теперь, не бойся…
Думая о своем, занятая своим, она не обратила внимания на его слова; она даже не поинтересовалась, что он имел в виду, говоря так значительно о каком-то хозяине (вероятно, старый лесник недавно проходил, решила она), чем весьма озадачила и даже обескуражила Дениса; она была под его защитой и ничего не боялась; оценивая ее полное, слепое доверие, он с трудом удержался от желания обнять ее и поцеловать, и она, словно читая его мысли, ободряюще улыбнулась, как бы невзначай прикоснулась к нему плечом.
– Устала, –
– Отдохнем, если хочешь…
– Правда, давай немного посидим, не хочется никуда торопиться, – оказала она, выбирая место и опускаясь в нетронутую, высокую траву. – Так много свалилось, даже думать не хочется…
– Интересно, какими еще сюрпризами встретит нас вечер, – сказал он, опускаясь с нею рядом.
– Разве это самое главное?
– А что же, по-твоему, главное?
– Не знаю… Зачем торопиться? Мы ведь вторые сутки вместе, что тебе еще надо?
– Знаешь, Катя, мужчина любит шутки весьма своеобразно, как игру ума, а чуть ниже – и трагедия, – сказал он с усмешкой.
– Постараюсь не нарушать мужских правил, – согласилась она, обнимая и целуя его где-то возле уха. – Ну, если уж ненароком, – засмеялась она бездумно. – Только ведь я хочу учиться. Как же быть? Как же нам быть? – тут же добавила она, с чуткостью и эгоизмом любимой и любящей женщины уступая ему часть своей ноши, и даже не уступая, а великодушно и щедро награждая ею.
– Главное свершилось, мы, кажется, наконец-то встретились, – сказал он, сразу же, не раздумывая, хватая нехитрую приманку. – Ведь случается по-всякому… Многим ведь просто не хватает одной-единственной необходимой встречи, даже одного нужного взгляда. А вообще, это женщине положено следовать за мужем.
– А ты не хочешь приезжать иногда в Москву? – спросила она, тая в припухших губах тихую усмешку. – Потом я, домой на каникулы… другого, пожалуй, не придумаешь…
– И это все? – возмутился Денис. – Мне не пятьдесят, даже не сорок…
– А что ты предлагаешь?
– Не знаю, я не пророк, – сознался он. – Слушай, в Зежске тоже два института…
– Технических, совершенно не то, – вздохнула она. – Денис, ты не рассердишься?
– Говори уж…
– Ты любишь лес, природу, тебе только двадцать. Ты вполне серьезно решил просидеть тут всю жизнь… А дети?
– Какие еще дети? – спросил он, напряженно хмурясь.
– Наши с тобой, какие еще, – уточнила она, опять в одну минуту обезоруживая его. – Ведь будут же у нас дети…
– Ты думаешь? – озадаченно переспросил он, и она, пошевелив его густые, спутанные темно-русые волосы, упавшие на лоб, тихо рассмеялась.
– Ты странный, Денис, – сказала она. – Свободно можешь обходиться без людей, тебе достаточно твоего деда, этой… Феклуши… Но ведь и они не вечны. А я без людей не могу, мне необходимы люди рядом… Я тебя, наверно, люблю вот такого… А потом, ты вспомни, один из дедов у тебя министром был, твой дядя – известный журналист, о нем легенды ходят, за свои убеждения не побоялся тюрьмы. Неужели в тебе не проснется жажда? Умрет дедушка Захар, необычайный, редкий человек – а дальше? У него так жизнь устроилась, война, плен, лес, но это же его жизнь. А твоя? Ну, хорошо, брошу я все, поселимся здесь в глуши… и вот так, с начала и до конца? Бр-р…
– Погоди ты, – остановил ее внимательно слушавший до сих пор Денис. – Министр, журналист, черт, дьявол. А что ты в самом-то деле о них знаешь? Издали, со стороны – красиво, пальчики оближешь, ближе подойди – от вони, от гноя задохнешься. В этой среде разве могут быть люди? Дед-министр всю жизнь прожил несчастным человеком, даже умер
– Ну, ничего несерьезного в этом я лично не нахожу! – принужденно засмеялась она. – Что ты тут находишь несерьезного? Значит, голову под крыло и сиди? Нельзя так о людях, они борются, как могут…
– Ладно, – хмуро кивнул он, отводя глаза. – Ты еще многого не представляешь… Говорю с тобой честно, думаю и говорю. У меня стойкое, непреодолимое отвращение к этим верхам, ничего с собой не могу поделать! Зачем они все мне, тебе, деду? Знаешь, горы, солнце, все до корешка выжжено… Каждый камень может в любой момент выстрелить – ночью, днем, всегда… Два года назад, год, в эту вот минуту… А знаешь, как просто, оказывается, умирают ребята? Глаза еще живут, кричат, мозг еще молит, а человек уже ушел… в горы, навсегда… Сколько там бродит убитых, если прислушаться… Кто имел право приговорить их души к вечному изгнанию?
– Что я должна сказать? —встрепенулась она, слушая с возрастающим вниманием и даже с неприятным чувством открытия чего-то нежелательного, ненужного, слишком откровенного и потому запретного. – Просто я лично не нахожу возможным судить незнакомых, проживших большую и трудную жизнь людей… Что же ты сердишься, Денис, не надо…
– А я и не сужу1 – совсем свел вместе косые, длинные брови Денис. – Стараюсь кое-что объяснить в своем характере…
– Не надо сразу ссориться, – опять попросила она, легким прикосновением пальцев шевеля его растрепавшиеся волосы. – Ну хорошо, думаешь и думай, твое право… Только запомни, в тебе еще такие черти запляшут – тошно станет… Вот как ты сам с собой-то справишься? Уж я знаю, тебе все подавай первым сортом.
– Я давно заметил, у женщины мозги устроены как-то набекрень – раз это ей не нравится, значит, этого не может быть никогда, и все! – грубовато отмахнулся он, в душе озадаченный и смущенный ее словами. – Я, Катя, многое теперь по-другому знаю…
Но ее мысль шла своим путем, и она опять не удержалась:
– А нас, Денис, кто-то приговорил окончательно?
Он быстро и остро взглянул, пожал плечами, одним гибким, быстрым движением встал, помог подняться и ей; она была сейчас вся легкая и воздушная, и он почувствовал, ощутил ее теплую безоглядную нежность и, стараясь больше не подпадать под эту обволакивающую силу, быстро, не оглядываясь, пошел вперед, и с этой минуты в их отношениях еще больше усилилась сдержанная, ироническая вежливость. Лесник, приветливо встретивший их, ничего не заметил. Прошла еще одна, для Дениса и Кати совершенно бессонно промелькнувшая, ночь, а через день он уже провожал ее; оба говорили друг другу пустые, ничего не значащие слова, сдержанно, сами страдая от этого, по-чужому поцеловались. Поезд тронулся, ее лицо в окне затуманилось, пропало, и Денис, испытывая нечто непривычное и даже странное, не тронулся с места, стоял, по-солдатски твердо расставив ноги, и словно чего-то еще ждал; вот и конец, сказал он себе, проводив взглядом сигнальные огни последнего вагона, нельзя было ее отпускать. Пожалуй, пора взглянуть на оставленное послание, пойми их, женщин, сказать не успела, а написать, пожалуйста…