Отречение
Шрифт:
Солнце скрылось за лес, над кордоном небо ярко светилось уходившей с каждой минутой голубизной, вечерний покой уже подступал со всех сторон. Ночью леснику пригрезилась покойная жена Ефросинья. Появилась она, молодая, статная, с яркими, ждущими глазами, опустилась рядом на землю и положила прохладную ладонь ему на голову, на спутанные, густые космы. Он скосил глаза – поле, в густых цветущих ромашках, терялось в дальних березовых перелесках.
– Ты, Захарушка, не уходи, – сказала она тихо, и глаза у нее светились потаенной нежностью. – Теперь ты мой… Что ж ты по полям-то бродишь? Со свадьбы третий день всего… Неужто прискучила? О чем думаешь,
– Думаю я о повороте жизни, Фрося, – сказал он, прихватывая острыми зубами стебель ромашки и перекусывая его; во рту появилась легкая, зеленая горечь.
– О каком таком повороте ты думаешь, Захарушка? – помедлив, осторожно спросила она.
– Ну-у, – сумрачно усмехаясь, протянул он. – Народим мы с тобой дюжину сыновей, баба ты ладная…
Неуловимо гибким движением он приподнялся, опрокинул ее навзничь в траву, и затем, когда дыхание успокоилось, из тела ушла тяжелая, неспокойная дурнота, и стало оно легким и словно бы звенящим, долго, приподнявшись за локте, не мог оторваться от запрокинутого в небо лица Ефросиньи – оно казалось ему каким-то ослепительным, от него словно лучился тихий, ровный свет; у него даже кольнуло в груди от нехорошей мужицкой опаски, и он круче свел брови.
– Смотри, Фрось, – полушутливо, полусерьезно пригрозил он. – На тебя, знаю, мужички заглядывались…
– Тю, очумел, – сказала она тихо и радостно, от сознания своей силы и власти над ним.
– С такой очумеешь, – буркнул он без обиды, вновь чувствуя тяжесть неспокойного сильного тела, повернул голову и увидел грозовую тучу, исхлестанную частыми и яркими молниями. Только грома не доходило, он удивился и сказал об этом Ефросинье.
– Ничего, Захарушка, не кисельные, не размокнем, – отозвалась она, и он, больше не раздумывая, опять потянулся к ней, к ее теплой податливой груди, готовой принять на себя его жадную, неспокойную тяжесть.
Лесник очнулся в каком-то немом раздумье; ничего подобного с ним уже много лет не приключалось, и он старался понять, отчего ему пригрезилось давнее прошлое, ему стало как-то не по себе. Вчера думал о Денисе с его девушкой, никак не мог заснуть, решил он, вот и присобачилось черт знает что. Объяснение нашлось, но легче от этого не стало; с какой-то пугающей ясностью он сейчас припомнил именно тот день, Ефросинью, цветущее в ромашках поле, грозу, свою молодую жадность успеть до грозы… «Хорошая баба была Фроська, – сказал он с редкой душевной просветленностью. – И сам я ничего себе был, любой под стать. Видать, она зовет, заплутался я долговато, соскучилась…»
Он почувствовал необходимость куда-то еще дальше переступить – дальше к чему? Он не испугался, спокойно было на душе.
Тихий, осторожный шорох, беззвучно раскрывшейся и вновь закрывшейся двери на жилой половине опять же словно долетел до него из какой-то неимоверной, потусторонней дали.
20
Прислушиваясь к непривычным шорохам и звукам старого бревенчатого дома, Катя не могла заснуть; поддавшись минуте и увидев перед собой Дениса, живого, невредимого, стремительного, она не удержалась, согласилась проехаться с ним на кордон и теперь жалела. «Нельзя было соглашаться, – думала она, – велика важность – вместе учились. Он и после армии остался мальчишкой, задирой, с таким пока справишься, поседеешь. Сильный, оказывается, глаза у него от деда, этого сумрачного лесника, но ведь совсем еще мальчишка! Как с ним быть, он ведь непредсказуемый, странный, у него какие-то
Твой неискоренимый эгоизм, – тут же опровергала она себя. – Сама прогадать не хочешь, такой уж тебя маменька воспитала в отчем доме. Ненавидишь себя, а перемениться не можешь, все уже знаешь о себе и просто не хочешь поглубже заглянуть самой себе в душу…»
Каким-то необъяснимым чувством она поняла, что Денис стоит у двери и сейчас войдет. Она ничего не успела подумать, испуганно сжалась и затихла. Блестящими глазами она смотрела в сторону двери, внезапно и стремительно распахнувшейся, – в ее проеме смутно обозначилась высокая фигура. Дверь закрылась, он быстро подошел к кровати, опустился на колени и шепотом спросил:
– Ты домовых не боишься? У-у-у…
– Перестань, я их, таких вот, дремучих, обожаю, – прошептала она, высвободила руки из-под простыни и, обняв его за шею, притянула к себе. И он, вздрогнув, не в силах противиться, припал к ее сухим, ждущим губам и уже больше не отрывался; прошло потрясение узнавания, но он никак не мог успокоиться, скрытый жар томил его, губы сохли, и голова горела.
– Представляешь, оказывается, я думал о тебе, неотрывно думал… Как это тебе нравится?
– Так я тебе и поверила, – прошептала оиа часто и быстро, едва притрагиваясь, целуя его лицо. – Мужчина верен, пока рядом… Сердишься?
Он не ответил; очнувшись, он лежал с широко открытыми глазами; большие окна светлели, и он неожиданно вспомнил смерть, вернее, чувство смерти, и долгий судорожный озноб перехватил дыхание. Он услышал далекий и слабый знакомый голос – стоя на кровати на коленях, Катя что-то говорила, кажется, звала его. Взглянув на нее, совершенно обнаженную, он поднял глаза выше, она тотчас быстро наклонилась, спрятала лицо у него на груди, ее тонкие пальцы бережно побежали по его телу, по плечам, животу, бедрам.
– Странное совпадение, сны тоже иногда сбываются, – сказал он, но опять сам не услышал себя; чувства пресыщения по-прежнему не наступало, хотя уже намечалось иное движение, ночь с ее безрассудной властью уходила, и чуткое ухо ловило привычные звуки утренней жизни – осторожно звякнула дужка ведра, призывно промычала корова, закудахтали куры, послышался глухой, далекий гул, напоминающий стон рухнувшего векового дерева.
– Денис, знаешь, ты кричал ночью. Я так боялась, а разбудить никак не могла… У меня даже зубы застучали от страха… Тебе что-нибудь снилось?
– Ну, ерунда, мало ли, – ответил он слишком спокойно, не глядя в ее сторону и чувствуя на себе ее внимательный взгляд. – Возможно, снилось… Кажется, кто-то хотел тебя уволочь, не знаю, не помню… Мне пора уходить, – подумал он вслух, слегка потягиваясь.
– Мы взрослые люди, зачем скрывать? – несколько деланно удивилась она. – Сюда ведь, надо думать, никто не войдет…
– Сюда никто, а ко мне Феклуша уже наведалась…
– Вот еще… Феклуша! – протянула Катя, слегка отодвигаясь.