Отрекусь от матери
Шрифт:
–Ты, Лидка, только в постели хороша. Готова день и ночь этим делом заниматься, лишь бы не готовить по-человечески.
Мама только смеялась и говорила, что, если бы ему не нравилось с ней в одной койке, то он бы ушел сразу же. Особенно после того, как поест горелой яичницы или полусырых блинчиков, которые я, благодаря бабе Мане, научилась отлично готовить еще в девять лет. Они получались кружевные, тоненькие, сладковатые. Мама была готова уплетать их десятками за один присест, но она после ухода папы захотела устроить личную жизнь. Поэтому ей приходилось себя ограничивать в лакомствах.
Помню,
Только я вошла, как услышала заливистый смех мамы. Обычно она так смеялась, когда рядом оказывался очередной мужчина, на которого у нее могли быть планы. Я осторожно вошла и увидела, что за столом сидит здоровенный дядька с бритой налысо головой и ест из моей тарелки. На всю комнату пахло жареной курицей и вареной картошкой, на столе стояла большая пластиковая бутылка с пивом. Два стакана были наполнены, мама сидела напротив гостя, глядя влюбленными глазами, и каждый раз улыбалась, встречаясь взглядом с чужаком. Тот заметил меня и что-то промычал, показывая в мою сторону вытянутой рукой. Лицо мамы тут же перекосилось:
–Явилась, горе луковое. Быстро иди к себе и не мешай нам.
Мужик с набитым ртом промычал:
–Хорошенькая…
Мама схватила меня за руку и буквально втащила в мою комнату. Точнее, это была каморка, в которой места хватало только на узкую кровать с металлической сеткой и одностворчатый шкафчик, куда помещалась вся моя одежда и школьные принадлежности. Я ростом была уже с маму и не боялась ее, как раньше. Она это чувствовала и бесилась, поэтому старалась подавить меня морально:
–Пока Гоша не уйдет, никуда не выходишь, поняла?
Мама больно схватила меня за руку и сверлила глазами. Мне нужно было только молча кивнуть, чтобы она отпустила запястье. Увидев, что я не спорю, мама успокоилась и прошептала:
–Не испорть мне чего-нибудь, а то живо на улице окажешься. Если у меня с ним выгорит, не обижу.
Ничего не поняв из ее слов, я снова кивнула. Мама подобрела и даже чмокнула меня в лоб, после чего вышла с широкой улыбкой на лице. Я услышала, как этот Гоша радостно приветствует ее:
–А вот и моя славная девочка! Садись ко мне на коленки, порадуй гостя.
Двери в мою комнату не было, только кусок плотной темной ткани. Раньше это было старое покрывало бабы Мани, но со временем оно настолько истрепалось, что мама порвала его и вырезала из оставшегося куска что-то вроде узкой занавески.
Иногда я задумывалась, почему у меня нет ни бабушки, ни дедушки. Однажды спросила у Ксюши, а та лишь пожала плечами:
–Может, твоя мамка сирота? Вдруг у нее никого не было, поэтому ты с ней одна осталась.
Однако правда, которую мне выдала пьяная в стельку мама, мне ничуть не понравилась. Ее родители отказались от нее и меня после моего рождения. Моя бабка, выходит, самый настоящий кремень, который невозможно ничем разжалобить. А мама оказалась слишком гордой, чтобы пойти на поклон родителям и попробовать
Влияния бабушки хватило, чтобы ни одна живая душа не связывала ее имя с нами. Так и выходило, что мама могла называть себя сиротой при живых родителях: мол, она для них умерла. И это было взаимно. Иногда я думала, что, возможно, поступок бабушки был не таким уж и плохим. Учитывая дурной характер моей мамы, которая могла своим нытьем и ором любого довести до белого каления. Даже папа, отличавшийся ангельским терпением, и тот однажды не выдержал и дал маме пощечину.
Как только стало известно, что мама беременна в пятнадцать, родители поспешили ее выдать замуж за моего папу и поселили отдельно. Однако после этого объявили, что отныне они друг другу никто. Взяли и переехали в другую область, чтобы вообще не пересекаться с мамой. Она заявила, что всем покажет, как они ошибались на ее счет, и осталась жить с мужем. Которого терпела до тех пор, пока он не начал выпивать от безысходности и маминой противной привычки сравнивать его с другими мужьями. Итог их отношений я видела своими глазами, и с того дня для меня не стоял вопрос о привязанности к мужчине. Обманет, гад, обязательно обманет.
Ксюша, однажды услышав мои слова, грустно закивала:
–Все они такие, моя мамка тоже так говорит.
Потом я узнала, что ее отец гуляет с какой-то молодухой, муж которой уезжал работать на вахту куда-то на Север. Мне стало жаль Ксюшу: она была доброй и заботливой, умела поддержать словом и делом. Только внешностью не вышла: приземистая и широкая, с невыразительными чертами лица и грубым низким голосом. Из-за этого соседские мальчишки обзывали ее гориллой. Петька, казалось, задался целью отравить жизнь Ксюши до такого состояния, чтобы она была готова волком выть или в петлю лезть. Каждый раз при виде моей единственной подруги он закатывал глаза и спрашивал:
–Как дела, бочка? Если денег не хватает, может, пойдешь сало на рынок сдавать?
Ксюша с достоинством проходила мимо, не обращая на задиру никакого внимания.
Зато потом я обнаружила, что его внимания по отношению ко мне становится слишком много. Он мог подойти и обнять меня то за талию, то за плечи. Один раз и вовсе попытался прилюдно поцеловать. Когда на перемене я мыла доску, этот дурачок подошел сзади и ущипнул меня за попу. Ох и взбесилась я тогда! Схватила ведро, в котором полоскала тряпку, и вылила на него грязную воду, до последней капли. Петька смотрел на меня несколько секунд выпученными глазами, затем развернулся и выбежал из класса. Больше он ко мне не подходил, боясь, что я еще чего-нибудь с ним сделаю.
Маме было все равно, что меня в школе хвалили. Она воспринимала это как должное, словно всеми своими успехами я была обязана ей. Иногда мне казалось, что она не в себе: смотрит куда-то в одну точку, что-то бормочет. Однако, как только я подходила к ней с каким-нибудь вопросом, мама рыкала на меня так, что пропадало всякое желание даже вспоминать о ней. И я уходила либо в огород, либо к Ксюше, чтобы отвлечься.
Баба Маня научила меня владеть иголкой, и благодаря этому у меня появились новые колготки. Правда, не совсем новые, но…